Предисловие

Предисловие

Эта книга не о сильных мира сего, а о самых обыкновенных людях своего времени. Им самим предоставляется право голоса, чтобы рассказать о том, как они видели и мыслили себя в том бурном потоке событий, который обрушился на Россию в первой трети ХХ в. — времени гигантских социальных катаклизмов и потрясений, заката и распада традиционной крестьянской культуры под напором новых веяний, форсированной индустриализации страны и сплошной коллективизации, осуществляемых под флагом строительства социализма в СССР.

Книга, таким образом, целиком лежит в русле социальной истории. Последняя рассматривает исторический процесс прежде всего как движение общества вместе со свойственными ему институтами (организации производства, жизнедеятельности, власти, управления и т. д.), которые либо были унаследованы от прошлого, либо рождались на протяжении 15 лет после революции, происшедшей в России. При этом в центре внимания стоит человек не сам по себе, а как элементарная клеточка живого и развивающегося общественного организма. Предполагается, что в эти годы интенсивность социальных процессов была особенно зримой и очевидной. Властные структуры, которые складывались в данный период и, безусловно, оказывали громадное воздействие на ход событий, рассматриваются не как самодовлеющие и существующие по своим законам, но как результат социальных сдвигов и потрясений, пришедшихся на эти годы. Однако, чтобы уловить систему связей между обществом и властью, нужно прислушаться к голосам людей, представлявших различные социальные слои, и прежде всего тех, кому историография по традиции уделяла мало внимания. Решая “большие” и “важные”, по их мнению, вопросы историки мало писали о рядовых людях, рассматривая их чаще всего в качестве некой аморфной и безликой массы. Между тем большое вырастает из малого, хотя, на первый взгляд, кажется, что это не так, поскольку история предстает большей частью в виде государственных актов, деяний известных лиц. Но даже для того, чтобы описать их помыслы и поступки, нужно воссоздать реалии конкретной эпохи, многообразие объективных и субъективных моментов, из которых слагается историческое полотно. Ведь, каждый человек является пленником обстоятельств, в которых он очутился, его действия во многом предопределены ими.

Обычно о том, что их волнует в первую очередь, люди говорят сами. Отсюда нетрадиционный охват сюжетов в книге, вытекающий из самой жизни, причем рассказанных языком тех простых людей, из кого состоит большинство общества. Таким образом проблемы, затрагиваемые нами, как бы сами “высвечиваются” из документов. Среди них — восприятие революционных преобразований в сознании обыкновенного человека, его взгляд на природу и сущность новой власти, на новое государственное и общественное устройство, его смысл и назначение, сопоставление старых и новых порядков, реакция деревенских и городских жителей на различные мероприятия большевистского руководства, на события гражданской войны, охватившей Россию после революции, на политику «военного коммунизма», продразверстку в деревне, на возникшие в стране хаос и дезорганизацию. Этому посвящены документы, приведенные в первых главах книги. Одна из гипотез, которая подвергается проверке в ее содержании, состоит в том, что пережитый опыт для общества не проходит бесследно, передается новым поколениям и так или иначе оказывает существенное воздействие на последующий разворот событий.

Сегодня специалисты много спорят по поводу нэповской России. Говорят о преимуществах и недостатках нэпа, его кризисах и тупиках. Видимо, настала пора выслушать и тех людей, которые сами оказались свидетелями этого «золотого века» советской истории. Как в действительности складывалась их жизнь в этот период, какие проблемы оказались нерешенными и почему началось свертывание нэпа — вот вопросы, которые занимают центральное место на страницах книги, и им посвящено большинство документов, приведенных на ее страницах. Мимо нашего внимания не могли пройти сюжеты, связанные с положением крестьян, по-прежнему составлявших подавляющее большинство населения страны, их взаимоотношения с “рабочим классом”, от имени которого большевики вершили диктатуру и укрепляли свою власть. Отдельный вопрос — способы и методы ее осуществления на нижних этажах социальной организации, откуда проистекает тот поток общественной жизни, который невозможно повернуть вспять. Проявившиеся уже в процессе революции стремления и чаяния сталкивались с суровой реальностью в стране, недавно вышедшей из горнила страшных испытаний, сопровождались мучительным поиском выхода из сложившейся ситуации. На сознание людей не могли не повлиять изменившиеся представления об окружающем мире, о других странах, о роли России как провозвестника и глашатая социализма, которые накладывались на острые и болезненные проблемы того времени: экономическое неустройство, продолжающую сохраняться социальную дифференциацию, культурную отсталость, неразвитость общественного и политического сознания, неупорядоченный быт и пр.

Из бурных противоречий эпохи, крайней усталости общества от военно-революционного лихолетья, на основе не нашедших своего воплощения ожиданий возникает глубоко проникшая в различные слои общества идеология решительного скачка в социализм, призванного одним махом покончить со всеми трудностями и нерешенными жизненными проблемами. Что на деле означала эта идеология в обыденном сознании народа? Как происходила на практике реализация “социалистического наступления”? Как оно повлияло на жизнь людей? Как происходила ломка традиционного, крестьянского по своей сути общества? Вот те жгучие вопросы, которые не могли остаться в стороне от обсуждения, и об этом свидетельствуют материалы завершающих глав предлагаемого издания.

Предпочтительный материал, который позволяет поставить диагноз состоянию общества на протяжении упомянутых лет, а также проследить царившие в нем умонастроения, сознание и психологию людей, — источники личного происхождения — воспоминания, дневники, письма. При этом последние являются, пожалуй, самыми типичными документами эпохи: случаи ведения систематических дневниковых записей или увековечивания своей жизни в объемистых мемуарах для рядового человека в тот период были чрезвычайно редки. Письма же, выполнявшие в обществе функцию заочного общения и средства массовой коммуникации, встречаются намного чаще. Среди них, как правило, выделяют частную и официальную переписку, однако подобное деление для тех лет — весьма условно и вряд ли может отобразить все разнообразие эпистолярного наследия и его содержание. На самом деле большинство писем того времени — это бесчисленные вариации между формальными и неформальными отношениями людей в обществе. Под влиянием идей “всеобщего равенства”, а значит панибратства, неоформленности культуры делового письма произошло размывание критериев: глубоко личное, сокровенное, а то и просто обыкновенная “дурость” часто выливались на страницы писем, предназначенных для официальных органов.

При использовании писем как исторического источника наиболее острым является вопрос об их сохранности, а значит, — и представительности для решения поставленной задачи. Известно, что кто-то бережно сохраняет письма, кто-то делает это выборочно, но по большей части они пропадают. Больше шансов сохраниться имеет та корреспонденция, которая отражает контакты людей с различными органами и организациями, а также лицами, занимавшими официальные посты. Но это вовсе не обязательно. Например, большинство писем, направленных читателями в газеты и журналы, подвергалось уничтожению, не увидев публикации. Тем не менее кое-что все-таки дошло до нас и хранится в архивных фондах учреждений, газет и журналов, личных фондах и коллекциях. Они и положены в основу настоящего издания.

Традиция апеллировать по разным поводам к властям в письмах, поделиться с ними своими проблемами, попытка выразить себя — один из феноменов, характерных для России ХХ в., не утративший, кстати, своего значения и по сей день. Письма подобного рода, конечно, известны и на Западе, но в гораздо меньшей мере и не в таких масштабах. С этой точки зрения Россия, пожалуй, не имеет аналогов. Если не брать в расчет в качестве серьезного аргумента объяснение “писательского зуда” населения некими национальными свойствами, то страсть людей к официальной и неофициальной переписке с властями имеет свои истоки в прошлом, и при ограниченности других каналов волеизъявления народа может служить способом выражения широких общественных настроений.

Еще в старой России сложились определенные иллюзии низов в их отношениях с “власть предержащими”, некие фантомы коллективистского сознания, основанные на психологии русской общины, на вере простых людей в царя, в добрых начальников, которые рассудят “по правде”, “по божески”, “по закону”. Отсюда традиционное обращение к ним — челобитные, жалобы, прошения и пр. Первая русская революция 1905 г. внесла новую струю в общественное сознание, породив надежды на демократические способы разрешения многочисленных проблем и нужд населения через Государственную думу, реализацию идеи Учредительного собрания, а также с помощью различных союзов, организаций, съездов, собраний, сходок и митингов и принятых на них решений, наказов, приговоров. Практика их составления сопровождалась возникновением потоков писем в адрес новых политических институтов. Не меньше, а даже больше стало подобных писем после революции, шедших на имя большевистских вождей, в различные советские органы, в газеты и журналы. Общество, поставившее своей целью построение более справедливого общественного устройства, не могло не породить всплеска активности со стороны простого человека.

В ХХ в. Россия все более уверенно вставала на путь модернизации. Под влиянием этого процесса стали неизбежными сдвиги в массовой психологии. Новые отношения сталкивались с традиционными формами и укладом жизни вплоть до самых глубинных ее основ — русской деревни. Из города в сельскую местность распространялись незнакомые прежде нормы и стандарты поведения. Они разрушали устои и вековые, мало изменчивые способы крестьянского бытия. В свою очередь, деревня своей массой давила на город, обволакивая своим влиянием городские классы и слои, и прежде всего рабочих, тысячами нитей связанных с той средой, из которой они вышли и к которой еще недавно принадлежали. Поэтому городская рабочая культура в России была органической частью ее общей массовой народной культуры в условиях только что начавшейся модернизации.

Проблемы человека, находящегося на рубеже разных эпох, для России были наиболее острыми. Русская пословица: “Ни в городе Богдан, ни в селе Селифан”, наверное, имела большой социальный смысл. Разумеется, что разнообразие природных условий, хозяйственных укладов, национальных традиций и т. д. — все это определяло достаточно сильные различия в отношении новых веяний. Центр России и Северо-Запад были им наиболее подвержены и в них поднимались уже ростки новой культуры индустриального общества, более крепкие вокруг Санкт-Петербурга и Москвы. Однако общая слабость городской жизни в стране наложила свой отпечаток на характер складывающихся отношений. На громадной территории страны за редкими исключениями доминировала деревня с ее своеобразным укладом жизни. Некоторые нюансы были обусловлены такими факторами, как степень разложения общины, промыслы, наличие свободных участков земли, их плодородие и т. д. Крестьянство южной полосы российских губерний, называемых в России производящими, было более зажиточным, более склонным к земледельческим занятиям, а значит, — в большей мере выражающим такие особенности крестьянской психологии и менталитета, как чувство хозяина, мелкого собственника. Оно находило подкрепление там, где малоземелье, скудность угодий рождали стремление к развитию промыслов, поиску новых занятий, охоту к перемене мест, стимулировали подвижность населения. Но не эти тенденции определяли сознание сельского жителя. Несмотря на столыпинскую реформу, нацеленную на разрушение общины, именно ее вековые основы, ограниченные пределами крестьянского мира, продолжали оставаться главной сдерживающей уздой на пути формирования новых отношений. “Наивный социализм” общины, противостояние индивидуализму, чувство локтя, взаимопомощи и сотрудничества среди ее членов, примитивные представления о справедливости устройства основных начал общественной жизни господствовали почти повсеместно в безбрежной стихии крестьянских хозяйств. Читателю, имеющему дело с письмами крестьян, да и не только с ними, нужно учитывать указанные обстоятельства, которые неизбежно присутствуют в содержании публикуемых источников на протяжении длительного времени. Он также должен принять во внимание очень важный аспект, связанный с грамотностью и образованием населения, без которых возникновение писем как массового источника, невозможно.

Литература, посвященная истории России начала ХХ в., делала упор на неграмотность, темноту и невежество тогдашнего ее населения. Между тем процесс распространения образования и культуры имеет сложный эволюционный характер, не подверженный резким толчкам и импульсивным действиям в противовес утверждениям большевиков, насаждавших идеи быстрой культурной революции. Народная толща должна стать восприимчивой к новым культурным веяниям, иначе она будет просто отторгать чрезмерные усилия в этой области или порождать странные гибридные формы культуры, основанные на поверхностном усвоении внедряемых сверху форм и стандартов ее восприятия. Можно с уверенностью сказать, что в начале века в стране имел место психологический сдвиг в отношении к образованию, связанный с модернизацией общества. Медленное и постепенное распространение первоначального школьного обучения в предшествующие годы стало приносить свои плоды. Отсутствие образования у человека делало его неполноценным, большинство людей стремилось научиться читать и писать. Кампания по ликвидации безграмотности среди взрослых и детей, проводимая большевиками после революции, хорошо легла в это русло, что выразилось в умножении количества писем, в том числе со стороны тех, кто едва-едва приобщился к грамоте.

В представляемой вниманию читателя книге преобладают документы Российского государственного архива экономики (РГАЭ), где ныне сосредоточена огромная, насчитывающая сотни тысяч единиц коллекция писем в “Крестьянскую газету”. Она, пожалуй, — единственная в российских архивах, которая дает возможность систематически работать с письмами как органически сложившимся комплексом источников с широким охватом пишущей аудитории и разнообразием тематики. Созданием этого комплекса мы обязаны Я. А. Яковлеву (Эпштейну) — личности достаточно известной и весьма одиозной. Будучи зав. отделом печати ЦК РКП(б), он в конце 1923 г. стал организатором и редактором упомянутой газеты, ориентированной на деревенские слои населения. Под его руководством она стала самой массовой газетой 1920‑х годов, тираж которой достиг к концу десятилетия 1.5 млн. экземпляров, оставив далеко позади наиболее известную прежде “Бедноту” и все остальные издания, ориентированные на деревню.

В этой связи проясняется роль и место «Крестьянской газеты» среди различных печатных органов 1920‑х годов. Согласно официальной версии, особенно интенсивно обслуживался газетами рабочий класс. На рабочих прежде всего ориентировались руководящие печатные органы “Правда”, “Известия”, “За индустриализацию”. Помимо этого, в 1929 г. выходило 66 газет, непосредственно рассчитанных на рабочую аудиторию, общим тиражом 1636 тыс. экз. Среди них “Рабочая газета”, “Труд”, “Гудок” и др. Деревенскому читателю предлагалось 225 газет общим тиражом 3 388 тыс. экз. Таким образом, «Крестьянская газета» занимала ведущее место среди подобного рода изданий. Для сравнения — тираж «Гудка», самой массовой газеты “для рабочих”, составлял 400 тыс. экз.

Следуя большевистским принципам организации печати, которая должна быть не только коллективным пропагандистом и агитатором, но и средством обратной связи между массой и руководством, редакции газет налаживали широкую сеть рабочих и сельских корреспондентов на местах — рабселькоров. Рабселькором считался каждый рабочий, крестьянин, служащий, который писал в газету. Таким образом, сотни тысяч писем стали приходить в редакции газет. Их читателей уверяли, что все письма внимательно прочитываются, изучаются, передаются для рассмотрения в соответствующие инстанции, и, даже не будучи напечатанными, содействуют передаче воли и настроений широких масс во все органы власти. На самом деле последние стремились придать организованный характер этому процессу и направить его в определенное русло, закрепить функции рабселькоров за определенными людьми (постоянные рабселькоры). С ними проводились совещания при центральных газетах, которые давали установки, как и о чем нужно писать. На той же основе велась и статистика рабселькоровского движения. К 1930 г., по официальным данным, количество рабселькоров достигло полумиллиона человек, из них десятки тысяч селькоров числились за “Крестьянской газетой”.

Обращение к ее читательской почте, которая, в отличие от других изданий, сохранилась в достаточно полном объеме, позволяет пролить свет на “кухню” редакционной работы с письмами и охарактеризовать их сложившийся комплекс.

Первый вопрос, который в связи с этим встает, соотношение тех писем, которые были опубликованы на страницах газеты, и тех, которые остались в портфеле редакции, а затем были переданы в архив. Публикация писем, как известно, имеет давнюю традицию. Важно однако установить, какие цели при этом преследуются. В тех письмах, которые попадали в печать, можно четко проследить официальную позицию или, точнее, — иллюстрацию взглядов самого главного редактора на роль и задачи прессы в “социалистическом строительстве”. Так, Яковлев, совмещая должность главного редактора “Крестьянской газеты” с постом председателя Всесоюзного совета колхозов, с помощью подборок “выгодных” писем всячески стремился обосновать необходимость радикальных социалистических преобразований в деревне, развития колхозного движения, причем в его самых крайних экстремистских формах. Не случайно, что в 1929 г. он возглавил Наркомзем СССР — своеобразный штаб сплошной коллективизации. Кроме того, находясь во главе “Крестьянской газеты”, Яковлев использовал поступавшие в нее материалы для своих литературных трудов.¹* Очевидно также, что у Яковлева были планы, связанные с публикацией подборок крестьянских писем за длительный период времени, призванных иллюстрировать его взгляды или взгляды “соратников по борьбе”. Начать предполагалось с событий 1917 г. Так как материалов, относящихся к этому времени, в распоряжении редакции не было, в середине 1920‑х годов через “Крестьянскую газету” был организован сбор писем-воспоминаний, ставший частью проводившейся в те годы общей кампании по массовому сбору источников личного происхождения о революции и гражданской войне. Этот феномен “организованной памяти” был неразрывно связан с составлением своего рода “подсказок”: анкет, вопросников, указаний о том, что и как следует писать. Часть полученных таким способом материалов, соответствующим образом препарированная и отредактированная, публиковалась в различных изданиях. Помимо этого, поступало немало писем и воспоминаний, написанных стихийно, как выражение потребности вспомнить пережитое, сказать то, что наболело на душе. Развороченная бурями века жизнь людей поломала немало судеб, оставила неразрешенными многие проблемы. Отсюда — поток писем-обращений в различные инстанции с просьбой помочь, разобраться в тех или иных ситуациях, которые тянулись из прошлого.

Большинство документов, приведенных в книге, взяты как раз из этой спонтанно шедшей корреспонденции. На то есть свои причины. События, описываемые в книге, начинаются с 1918 г., т. е. с того момента, когда в России уже установилась власть большевиков. Мы считаем, что время революции — особый период, заслуживающий отдельной документальной разработки. При этом необходимо учесть, что в советской историографии сложилась давняя традиция публикации различных материалов, посвященных событиям 1917 г. На эту тему были изданы буквально сотни томов. В какой-то мере в них находило место и восприятие фактов глазами рядовых участников событий, хотя подбор источников был, мягко говоря, несколько односторонним. К числу таких документов принадлежат, например, и вышеупомянутые письма в “Крестьянскую газету” о революции 1917 г., собранные редакцией и опубликованные в специальных сборниках в 1920‑е годы.²*

Для нашей же книги конкретные события революционного времени имеют опосредованное значение. Они важны для выяснения их воздействия на общество, на состояние умонастроений и последующий разворот событий, ибо, как сказано было еще великим историком России Н. М. Карамзиным, «долговременные несчастия государственные остервеняют сердца и вредят самой нравственности людей». Прошлое имеет свойство жить в настоящем. Поэтому главным образом с точки зрения “исторической памяти” затрагивается в книге бурная история России первых двух десятилетий ХХ в., и особенно события революции и гражданской войны. Конечно, есть немало источников, аутентичных по времени, запечатленных глазами его очевидцев, однако, как часто бывает в период распада общества и налаженных общественных связей, многие источники оказались безвозвратно утраченными, в том числе и письма. К тому же обмениваться письмами было в те годы очень не просто. Поэтому прямые свидетельства современников тех или иных событий надо собирать буквально по крохам. Большинство документов, воскрешающих обстановку той эпохи, принадлежит к более позднему времени, хотя есть и такие, которые прямо исходят из периода гражданской войны.

Внимательное изучение комплекса писем в “Крестьянскую газету” показывает, что в самой газете из них опубликована была лишь малая толика, причем сохранившиеся оригиналы писем, готовившихся к печати, буквально испещрены редакторской правкой, в результате которой их содержание подчас менялось до неузнаваемости. Отсюда следует, что изучение конкретных реалий советской действительности может строиться только на основе первичных документов — писем, не искаженных рукою редактора. Их состав намного шире, чем можно предполагать. Причиной этого является, во-первых, то, что наряду с письмами непосредственно в “Крестьянскую газету”, есть материалы, поступавшие и в ряд других изданий, ориентированных на деревню. Так, при “Крестьянской газете” издавался ряд журналов (юмористический “Лапоть”, детский “Дружные ребята”, “Сам себе агроном” и другие), материалы которых отложились в одном с нею архивном фонде. Есть письма, направляемые в другие печатные органы, например, в “Рабочую газету”, “Труд”, “Гудок”, чаще всего в том случае, если они затрагивали деревенскую тематику.

В связи со сказанным возникает вопрос о составе корреспондентов. Ими могли быть далеко не одни крестьяне и не только сельские жители, как может показаться на первый взгляд. Среди авторов находим рабочих, служащих, партийных и комсомольских работников, пропагандистов, студентов, рабфаковцев, красноармейцев и пр., в целом — довольно пестрый контингент людей, писавших на самые разные темы: от мировой революции до самых прозаических случаев вроде обстоятельств покупки соли в кооперативной лавке или потери кошелька. При выборе сюжетов, освещающих различные стороны жизни советского общества на основании писем в “Крестьянскую газету”, конечно, приходится учитывать, что деревенская тематика в них превалирует, однако обилие первичных документов создает возможность ее уравновесить, оговаривая при этом, насколько тот или иной затронутый сюжет был характерен для читательской почты.

При работе с письмами не раз вставал вопрос о соотношении постоянных и случайных корреспондентов. Несмотря на ухищрения официальной статистики о преобладании и постоянном расширении числа постоянных корреспондентов, образовании на их основе некоего актива, идущего в авангарде социалистических преобразований, анализ источников показывает, что преобладающими были разовые обращения, тогда как в центре внимания редакций (а значит и критерием при отборе писем для печати) были постоянные авторы, чьи письма шли в русле проводимой редакциями политики. Это обстоятельство также диктует необходимость обращения прежде всего к спонтанно шедшей корреспонденции.

Еще один вопрос, связанный с ее представительностью для изучения общественных настроений, — об отличии авторов писем от некоей “средней массы”. Анализ показывает, что авторы — лица, более склонные к рефлексии, к поиску жизненных ориентиров, эмоционально более возбудимые, чьи амбиции обычно выходят за пределы некоторой средней нормы. Но авторами могли выступать и обычные граждане, попавшие в сложную жизненную ситуацию, искавшие выхода из нее и обращавшиеся по этому поводу в газеты или другие инстанции.

В этой связи встает и вопрос о реакции на письма, на те или иные происшествия, о которых в них сообщалось. Здесь прослеживается очень неоднозначная картина. Очевидно, что подавляющее число писем прочитывалось редакторами, за исключением, может быть, таких, которые разобрать было просто невозможно. Доказательством этому служит то, что поступившие на хранение письма относились к определенной рубрике (“ВКП(б) в деревне”, “ВЛКСМ в деревне”, “Женщина в деревне”, “Кооперация” и т. п.). Иногда рядовые, не выходящие из ряду вон случаи, поднятые на щит редакцией, обрастали обширной перепиской между различными органами. Но зачастую даже вопиющие безобразия, описанные авторами, оставались без каких-либо последствий. Помимо классового подхода другие критерии при отборе писем для проверки фактов или опубликования, а также проведения агитационно-пропагандистских мероприятий, установить довольно трудно. Но все же, пожалуй, можно сделать один совершенно определенный вывод: поток корреспонденции намного превышал возможности редакционной работы с нею, поэтому многие мероприятия, основанные на работе с письмами, зачастую приобретали формальный и выборочно-случайный характер, а затем в целях пропаганды усиленно “раздувались” на страницах газеты.

Одним из уязвимых мест редакционной работы с письмами был их отбор по принципу возможности прочитать и отредактировать. Авторы писем — люди разные: от более или менее образованных до еле-еле умеющих писать. Многие письма представляли собой маловразумительные, неудобоваримые тексты, написанные корявым языком и часто без соблюдения каких-либо правил грамматики. Обычно они откладывались в сторону редакционными работниками. При подготовке настоящего издания мы не считали возможным игнорировать подобные пласты документов, так как без них нельзя представить полную картину состояния общества. К тому же язык писем — простонародный, живой, хотя и покореженный идеологическими штампами и клише, вносит дополнительный нюанс в понимание духа эпохи и придает им необъяснимое очарование. Редакторская правка, как правило, снимает этот очень важный, по нашему мнению, пласт. Не должно создаваться впечатления, что мы специально подбирали только “письма темных людей”. Пишущая аудитория оказывается весьма пестрой.

Письма порой поразительны по своей простоте и непосредственности. Иногда они трогают, иногда потрясают. В них отражаются повседневные нужды и заботы, реакция на различные повороты во внутренней и внешней политике, размышления авторов по этому поводу, вспышки эмоций, восторженные отклики или, наоборот, откровенные проклятия и брань. В отличие от частной переписки, которая более склонна к выражению сокровенных мыслей и интимных чувств, письма в газеты, претендуя на опубликование, прямо направлены на возбуждение общественного интереса. Многие письма не только прямо соприкасаются с публицистикой, но, в известной мере и сами приобретают черты этого жанра, причем жанра оригинального, а именно — народной публицистики. При этом следует принять во внимание два обстоятельства, касающиеся состава авторов.

Первое — это влияние характера и направленности самого издания, вызывавшее у корреспондентов желание ему “соответствовать”, как говорится, “попасть в струю”. В результате в редакции возвращались в весьма превратном, усеченном и трансформированном виде их собственные установки, подчас толкуемые “вкривь и вкось”, выступая свидетельством состояния общественного сознания, его способности воспринимать и “переваривать” различные идеи. Второе обстоятельство связано с тем, что жизнь всегда намного богаче и разнообразнее всяких навязанных сверху установок, поэтому содержание писем зачастую выходило за рамки предложенных “правил игры”. Необходимо учитывать и поправку на время: значительная часть корреспондентов еще не научилась приспосабливаться к официальной идеологии, и, в силу наивности, бесхитростности, неумения скрывать правду и выдумывать ложь, выражала то, что думала и что вряд ли было по вкусу редакциям газет. Впрочем, из года в год нарастало количество анонимных писем — показатель нездоровой обстановки, складывающейся в рабселькоровском движении. Нежелательная информация, поступающая в письмах, все больше становилась поводом для различного рода преследований, особенно со стороны местных властей, куда поступали “сигналы” сверху и предлагалось принять меры к “исправлению недостатков”.

Подготовка писем к изданию — нелегкое дело. Прежде всего потому, что каждое письмо — всего лишь отдельный эпизод в быстро меняющейся ситуации. Эти эпизоды рассыпаны, не образуют какого-то единства. Читатель, не имеющий специальной подготовки, вряд ли сумеет оценить место и роль каждой корреспонденции. Поэтому первая задача, которая стояла перед авторами книги, уложить содержание этих писем в определенный исторический контекст. Однако тут же возник и другой вопрос — о пределах вмешательства историка в содержание документов. Появилась опасность, с одной стороны, повторения самоочевидного, а с другой, — субъективных суждений. Мы постарались избежать обеих крайностей, взяв на себя роль гида, ведущего читателя от одного документа к другому, не вмешиваясь произвольно в их содержание, избегая выходящих за его рамки интерпретаций и не допуская бездоказательных спекуляций. Если же некоторые наши мысли могут показаться слишком уж предположительными, то нужно иметь ввиду, что они играют роль всего лишь связующих звеньев между изолированными текстами писем. Количество комментариев к письмам мы также стремились свести к минимуму, ограничиваясь только теми, без которых прочтение и понимание текстов стало бы невозможным. Вместе с тем их характер в настоящей книге — особый. Мы старались не вмешиваться в само содержание источников, ограничиваясь в основном теми пояснениями, которые ведут от одного документа к другому и без которых их прочтение было бы невозможным. Раскодирование содержания сводится лишь к тому, чтобы установить временную и пространственную связь между ними. Наша книга — это не последовательность событий во времени, а последовательность источников, уложенных в достаточно широкий и конкретный исторический контекст с целью обеспечить их узнавание и пути возможных интерпретаций.

Принципиальным для данного издания моментом является публикация источника максимально близко к содержанию оригинала, даже если он представляет собой совершенно неудобоваримый текст, поскольку характеристика личности авторов документов — неотъемлемая часть общего замысла книги. Отдельные исключения сделаны лишь для некоторых типов официальных документов, например перепечатанных копий (исправлены ошибки, опечатки и пр.). К документам дается основной справочный аппарат и специальные комментарии. Количество таких комментариев сведено к минимуму — вскользь упомянутые события, требующие расшифровки, непонятные слова и выражения и т. п. Об упоминаемых в документе лицах комментарии приводятся только в связи с его содержанием (почему упоминается, какой пост занимал в данное время и пр.) и только если о них нам удалось найти сведения. О наиболее известных деятелях партии и государства (Ленин, Сталин, Калинин и др.) сведения не даются, да, как правило, они и не требуются. В квадратных скобках внутри текстов документов точками обознаются сделанные нами пропуски [...], а также даются мелкие самоочевидные исправления или замечания, не требующие специальных пояснений.

При отборе документов для публикации, чтобы дать более или менее представительную картину состояния общества и общественного мнения, мы отказались от официальных, навязанных сверху подборок писем. Пренебрегая существующей иерархически организованной системой их хранения, мы пошли как бы горизонтально, предварительно просматривая письма и пытаясь получить общее о них впечатление. Таким образом были просмотрены десятки дел на предмет выяснения того, о чем же все-таки свидетельствуют сами документы, и той тематики, которую они затрагивают.

Здесь историк снова оказывается перед альтернативой — либо целиком и полностью сосредоточиться на текстах документов и просто пересказывать их содержание, либо, не углубляясь в сами тексты, высказываться об их общем значении. Предпочтение было отдано второму варианту, хотя иногда ввиду специфического содержания писем приходилось вмешиваться в их интерпретацию более активно.

Как правило, из ряда писем, посвященных одной и той же тематике, мы отбирали те, в центре которых были не общие рассуждения, а обсуждение какого-либо конкретного случая-происшествия. По нашему мнению, такой прием, не оказывая влияния на сам процесс передачи общественных настроений, приближает его к самой жизни, вольно или невольно показывает отношение автора письма к событию, способствует оживлению материала. Наиболее интересные места из других документов мы считали возможным просто процитировать. Если отобранные нами письма приводятся не полностью, то оговаривается, почему и о чем говорится в опущенной части документа.

На основе читательской почты “Крестьянской газеты” можно представить себе, чем располагали бы историки, если бы комплексы таких писем в другие печатные органы сохранились. К сожалению, нами они пока не обнаружены. Есть отдельные письма, которые отложились в фондах различных учреждений, в личных фондах руководителей партии, государства, общественных организаций. Некоторые из этих документов — письма в печатные органы, в том числе и в “Крестьянскую газету”, которые, по-видимому, в свое время “были переданы по назначению”. Кстати, в свою очередь, в самом архивном фонде газеты отложилось немало писем, направленных в различные органы (ЦК ВКП(б), ЦИК СССР, ВЦИК и т. д.) или на имя известных партийных и советских деятелей: Ленина, Троцкого, Сталина, Калинина, Рыкова и др. Таким образом, образуется своего рода “перекличка” между письмами, разбросанными в различных архивных фондах. Если рассматривать фонд писем в “Крестьянскую газету” в качестве базового, то есть возможность постоянно “наращивать” комплекс писем, отбираемых для публикации, для воссоздания более полновесной картины общественной жизни. Так представляется возможность, например, “усилить голос” представителей городских слоев населения и шире представить некоторые важные сюжеты, по каким-либо причинам не затронутые в письмах в “Крестьянскую газету”. Это касается и времени, от которого читательских писем в нее не сохранилось.³* На этой основе в книге представлены, помимо РГАЭ, отдельные документы из Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ) и других архивов. Впрочем, как стало ясно уже в процессе работы, принципиальных различий между документами разных архивов ни по форме, ни по содержанию не существует.

Отдельного разговора заслуживают сводки писем, также использованные в книге. В двадцатые-тридцатые годы составление таких сводок довольно широко практиковалось различными политическими органами для изучения общественных настроений. Этим занимались специальные агенты ОГПУ, партийные, комсомольские работники, политические отделы в составе советских учреждений, редакции популярных газетных изданий, в том числе “Правда”, “Известия”, та же “Крестьянская газета”. Сводки представляют собой подобранные на основе писем факты на определенную тему, например “О снабжении рабочих и реальная зарплата”. Иногда это короткие, иногда — более полные выдержки из писем, иногда — просто высказывания по разным аспектам текущей политики, иногда письма, воспроизведенные полностью, иногда — распространяемые в обществе листовки, воззвания и т. п. Большинство сводок сопровождают аналитические, написанные, так сказать, с классовых позиций, обзоры. Их авторами были, как правило, составители сводок. Коль скоро использованные ими документы, зачастую говорили сами за себя, то именно на них мы прежде всего обращали внимание, а не на их официальную трактовку.

До недавнего времени сводки принадлежали к числу засекреченных документов. Поэтому на них стоят грифы “секретно”, “совершенно секретно”, “не подлежит оглашению”, “для служебного пользования” и т. д. Сводки ротаторным или машинописным способом размножались в определенном количестве экземпляров и рассылались в различные органы для проведения соответствующих мероприятий, после чего должны были возвращаться туда, откуда они исходили (в ОГПУ или другие органы). Однако, как часто бывает в бюрократическом делопроизводстве, об этом “забывали”, благодаря чему сводки (чаще всего копии) оставались в архивных фондах тех или иных учреждений, в частности, такие сводки были обнаружены нами в фондах ВЦИК (ГАРФ) и Наркомзема (РГАЭ).

Первый вопрос, который возникает при ознакомлении со сводками, — соотношение приведенных в них выдержек из писем или самих писем с оригиналами документов, которые не сохранились. Вполне можно утверждать, что между ними имеет место определенное соответствие. Об этом говорит, в частности, сравнение оригинальных писем в “Крестьянскую газету” с выдержками или письмами, приведенными в сводках. Для них характерен тот же язык, стиль изложения, нередко те же выражения. Местами, когда составителям не удавалось разобрать оригинальный текст, в сводках точками обозначены пропуски. Точками также ограничивались выдержки из писем, что позволяет судить о том, полностью или нет приведен документ. Однако, когда в сводках приводятся лишь отдельные высказывания или фразы, этот критерий не действует. Материал в сводках, как правило, распределен по рубрикам, названиями которых могут быть выдержки из тех же писем, например: “Открылась спекуляция”, “Тише едешь — дальше будешь” и пр. Сами тексты сводок испещрены подчеркиваниями, выделениями и прочими обозначениями, с помощью которых составители хотели обратить внимание на те или иные факты или мнения. При подготовке книги от воспроизведения рубрик, “фонариков”, подчеркиваний и т. п., как правило, приходилось отказываться, так как это имело бы смысл только при полном издании текстов сводок, что вряд ли целесообразно в данном издании, поскольку в них зачастую помещен довольно монотонный и однотипный материал. Впрочем, на этот счет в книге имеются специальные оговорки.

Второй вопрос, который заслуживает обсуждения, насколько сводки отражают реальное состояние жизни и общественного мнения. Обычно на них рукою составителей делались записи следующего содержания: “В сводку взяты самые характерные факты только отрицательного порядка. Они ни в коем случае не могут служить измерителями настроения всей рабочей [крестьянской] массы”. Часто добавлялось: “Сводка составлена по неопубликованным и непроверенным письмам”. Подобные записи объяснялись стремлением составителей на всякий случай обезопасить себя, избежать обвинений в умышленной подборке фактов негативного свойства. Это связано также с крайне противоречивой установкой тогдашнего партийного руководства на развитие критики и самокритики. С одной стороны, корреспондентов всячески призывали открыто вскрывать недостатки в советском обществе, а, с другой, — говорилось, что нельзя допускать выступлений против партии, советской власти, социалистического строительства, нельзя “разоружать рабочий класс”, шельмовать партийно-хозяйственные кадры, “болтать” о перерождении советского строя, позволять “обывателю хихикать по поводу наших трудностей” и т. д. Ясно, что под такие ограничения можно было подвести что угодно.

Между тем сопоставление сводок с письмами в “Крестьянскую газету”, а также с реально происходившими в стране процессами указывает на общность проблем, поднимаемых в шедшей “снизу” корреспонденции. О том, что общество остро реагировало на них, говорят и такие записи на сводках: “Надо указать, что примерно таких же писем за последние месяцы поступает значительное количество”. В то же время отличие сводок от обычной читательской почты состоит в том, что содержание первых имеет более ярко выраженную политическую направленность, которую пытались придать сообщаемым, зачастую самым обыденным фактам составители. Это достигалось соответствующим подбором наиболее острой информации, аккумулированной в сводках. Однако внимательный взгляд может различить известную искусственность политизации приводимых фактов в угоду так называемому “духу времени”. Мы старались использовать саму фактологию, снимая при этом, если возможно, оценку высказываний как антисоветских или, скажем, “кулацких”, предоставляя самим читателям судить об их характере. Несомненно и то, что изучение деятельности политорганов, их методов работы и их влияния на политику руководства страны, — тема, заслуживающая специального рассмотрения. Тем не менее, публикуемые документы часто сами собой указывают на наиболее очевидные повороты в этой политике.

В ряде случаев мы считали необходимым сопоставить содержание публикуемых нами материалов с теми, что уже появились в печати, особенно в последние годы, когда была снята завеса секретности и стали достоянием гласности многие недоступные ранее документы. К этому же нужно добавить более пристальный интерес современных исследователей к социальной истории и публикацию в последнее время документов по данной тематике. Правда, надо учесть, что содержание российских архивов с точки зрения возможностей использования их материалов для исследований по социальной истории, изучено еще недостаточно. Эта работа находится только в самом начале. Но уже сейчас ясно, что источников, повествующих о том, как складывалась жизнь обычных людей в советское время, — безбрежное море. Мы вовсе не претендуем на исчерпывающий охват всех сторон развития советского общества за 15 лет, прошедших после революции, но все-таки надеемся, что с помощью публикуемых документов нам в какой-то мере удалось нащупать болевые точки одного из самых драматических периодов истории России.

Примечания: