Заключение

(Народ в ужасе молчит.) —

Что ж вы молчите?

Кричите: да здравствует царь Дмитрий Иванович!

Народ безмолвствует.

(А. С. Пушкин. «Борис Годунов»)

Два года из событий Великой русской революции! Они пролетели так быстро, и тени погибших ее деятелей уже забываются. Безжалостная судьба сбросила их с пьедестала власти. Имена их развеял вихрь новых событий.

Пройдут годы, и в свое время какой-нибудь историк со снисходительной улыбкой будет говорить о неудачной попытке русской контрреволюции 1918-1919 гг., он сравнит Сибирь с Вандеей* и, может быть, даже не вспомнит какого-то адмирала Колчака.

И стоит ли, действительно, этот период внимания? Естьли в нем что-либо яркое? Может быть, он только задержал ход русской революции?

Длинной вереницей прошли перед нами деятели этих двух лет. Какая разнообразная галерея! В роковой последовательности фактов сменяют друг друга: большевик Косырев — какого-то добродушного народника, вялого и безвольного комиссара Временного Всероссийского Правительства. Косырева сменяют одновременно бывший военный администратор, полковник, потом генерал Иванов и типичный деятель подполья, весь проникнутый социалистическими идеалами, комиссар Сибирского Правительства Павел Михайлов.

Выступает затем на сцену и само Сибирское Правительство, трезвое и умеренное, с деловыми тенденциями и демократической доступ ностью, простотой и непритязательностью. Но кругом кипят политические страсти. Бывшие союзники, генерал Иванов и социалист Павел Михайлов, расходятся. Справа и слева происходит ожесточенная борьба за власть.

Возникает множество правительств. Все они детски беспомощны и бессильны, но все притязают на суверенитет.

Сибирское Правительство, самое сильное из всех, истощает все свои силы в невольной борьбе. Его сменяет искусственная, беспочвенная Директория.

Всего несколько месяцев, но как ярко вырисовываются за это время полная несостоятельность профессиональных политиков социалистической демократии, их склонность к демагогии, непрактичность, рабская преданность партии, неспособность отрешиться от подпольных привычек заговорщиков и подняться до государственного кругозора и трезвой оценки положения.

Среди них разные люди: честолюбцы и скромные; любители развлечений и аскеты; зараженные манией величия и тихие, покорные слуги партии; но все они — люди касты, с кругозором, замкнутым в рамки программы и предписаний центрального комитета.

Настала диктатура. Для характеристики этого периода не найти фотографий, изображающих деятелей гражданской власти, съезды крестьян, народные собрания. Есть только портреты генералов, снимки парадов, смотров, военных банкетов и картин разрушения. Это был военный период. Он весь окрашен милитаризмом.

Скромно стушевались за блестящим генералитетом остатки демократического Сибирского Правительства. Обезличенные, скромные, они продолжали работать в избранном раньше направлении. Но бесплодной и незаметной оставалась работа этих «разночинцев»: бывших учителей, врачей, мировых судей. Они оказались способными быть исполнителями, но не умели завоевать власть.

Умеренная демократия тоже не выдержала экзамена.

Но понять ее неудачи можно только тогда, когда вникнешь в психологию этого периода. Он весь был проникнут отвлеченными идеями «единой России» и «единоличной власти». Эти идеи выставлялись как самоцель, им приносились жертвоприношения, и в увлечении ими было так же мало практичности и трезвости, как в стремлении левых партий к социализации земли и национализации промышленности.

Адмирал Колчак был символом этой идеи, ее пламенем он горел и за нее погиб.

Служение идее «Единой, Великой России» было проникнуто каким-то религиозным мистицизмом. От служащих, от населения требовали жертв во имя этой идеи — и оставляли их полунищими. Лучшие шли и служили национальной идее, худшие уклонялись и обратились к наживе. В этот период вести за собой мог интерес, а не идеал.

«Всероссийское» заглушило «сибирское». Это было одной из главных причин, почему восторжествовала военная и гражданская бюрократия. Царские генералы, дипломаты, чиновники приносили с собой тень прошлого величия; казалось, с ними приходило сияние национальной мечты, и его ярким светом они затмевали скромных деятелей Сибири.

А в действительности большинство из них приносило с собою неисправимые привычки произвола и дух реставрации. Чуждый ему адмирал Колчак оказался невольным виновником его торжества. Этот дух пришел вместе с идеей диктатуры во имя объединения России. Светлая национальная мечта облеклась в рубище прошлого.

И если бы министры Омского Правительства оказались даже более подготовленными к власти, то не наступил ли бы все равно тот же конец?

Народ не понимал отвлеченной цели гражданской войны, и тяжесть борьбы озлобляла его против чуждой ему по духу власти.

Гражданская война в Сибири началась несвоевременно. Это первородный грех всего движения. Случайность чешского выступления вовлекла в борьбу только интеллигенцию, и отказ чехов участвовать в этой борьбе до конца гибельно отразился на ходе освободительного движения.

Но сколько других причин влияло на роковой исход событий!

Интервенция, все время подававшая надежды, приносила существенную поддержку, но так бессистемно и непланомерно, что всегда порождала излишнюю самонадеянность командования и переучет сил. Разобщенность союзников, поддержка ими различных противоправительственных сил: одними — левых социалистических групп, другими — атаманов, которые превращались в царьков, осложняла и без того трудную обстановку и подрывала престиж власти. Непризнание правительства тем тяжелее отзывалось на положении власти, что о признании все время говорилось. Лучше бы этот вопрос не был совсем поднят.

Не прекращавшаяся подпольная борьба со стороны эсеров, не скрывавших своих намерений и отказавших правительству не только в сотрудничестве, но и в лояльности, разлагала тыл и вызывала репрессии.

Начало единоличной верховной власти вовсе не отрицает ни ответственного кабинета, ни народного представительства. Омская диктатура, благодаря личным свойствам адмирала, могла бы легко приспособиться к духу времени и настроениям общества и населения, но вместо этого она приобрела жестокий и суровый характер, сверху донизу проникнувшись духом недоверия и злобы.

Местные военные сатрапы, своевольные атаманы, бесчисленные коменданты, цензура, бездарные администраторы, милиция из жандармов — все это извратило природу омской власти.

Оскорбительные порки, жестокие усмирения, вымогательства оттолкнули население от правительства адмирала Колчака.

Никто не приходил к нему на помощь. Чиновники, казалось, превратились в паралитиков. Никакой инициативы, творчества, даже распорядительности; как какие-то манекены, они выполняли механически свою текущую канцелярскую работу.

Чем это объяснить?

Нищенское вознаграждение за труд, отсутствие поощрений в виде тех наград и повышений, которые существовали в дореволюционное время, неуверенность в положении и нежелание слишком связываться с временной властью — все это влияло на психологию служивого класса, порождая апатию и безразличие в одних, искание нелегального источника дохода — в'других. Низкая оплата труда, уравнение низших и высших, у одних подрезала крылья, других толкала на скользкий путь.

А общественность? Она занималась своими делами и критиковала издали. Одни вели торговые дела, другие жили профессиональным заработком; время от времени они критиковали власть, но сами они не шли работать.

Но худшим врагом оказалась экономика. Вот враг, который добивал лежачего. Щепетильное, идеалистическое правительство бережно хранило золотой запас. Адмирал Колчак, этот рыцарь общероссийской идеи, так же неуклонно берег российское достояние, как упорно и твердо держался за целость российской территории.

Это помешало укрепить сибирский рубль. Злосчастные обязательства катились в пропасть. Экономическая жизнь расстроилась, Сибирь почувствовала кризис. Опять бестоварье, опять плохие деньги — крестьяне это сразу почувствовали, и это решило судьбу правительства.

Вот каково было положение власти в период внешних успехов адмирала Колчака: высокие идеалы и будничные неудачи, великие порывы и грязь обыденщины. Народ не понимал идеалов и порывов, он чувствовал только неудачи и видел грязь. Катастрофа была подготовлена.

Нелегко было ликвидировать Омское Правительство. Оно имело под собой прочный фундамент, в нем было слишком много здорового. Агония продолжалась довольно долго.

Колебалось счастье на фронте, воскресали надежды. Правительство сознало весь вред своей нерешительности и уступчивости, оно наметило путь реформ и твердо пошло по этому пути.

Но... оно уже ничего не могло сделать. Третий период был временем горьких разочарований, безумных авантюр слева и предательства друзей.

Что же дала эта эпоха будущему?

Волнообразное движение революционной стихии. Большевизм снес Временное Правительство, Колчак и Деникин занесли меч над головой большевизма. Большевизм победил.

Но волны контрреволюции опять забушуют.

Было бы ошибкой видеть в этой борьбе простую смену социалистических и буржуазных течений. Омское Правительство отличалось от Временного Правительства кн. Львова и Керенского: оно было реальнее в своих задачах и методах, но оно было по-прежнему неопытно и слабовольно в осуществлении.

Побеждавший в конце 1919 г. большевизм был не тем, который господствовал в предыдущем году. Он сдал много позиций и подготовил возвращение к капитализму. Строгая дисциплина в предприятиях, управляющие из прежних владельцев, советские имения из бывших помещичьих земель с заведующими из помещиков, единоличное управление целыми областями — вот новые формы, в которых дореформенное прошлое нашло себе новое революционное выражение.

Изменилась и контрреволюция. Ошибки Деникина и Колчака учтены.

Но самое главное изменение в том, что в борьбу вступает новая сила — народ. От него зависит определить содержание будущей русской истории.

Все неудачи русской революции объясняются, главным образом, безучастным отношением народа к судьбе правительств и к их деятельности.

Временное Правительство издавало глубоко демократические в интеллигентском смысле постановления. Каких только свобод не привили они на Руси! Но все эти свободы были нужны только городской интеллигенции.

Народные комиссары стали издавать социалистические декреты. Какое эффектное зрелище! В России осуществляются социалистические идеалы, она превращается в «Дворец» коммуны. Но чьи это были идеалы! Русского народа? О нет! Только одной, еще более беспочвенной и чуждой народу, левой части интеллигенции. И если свободы Временного Правительства рассеивались, как легкий пар, то советский социализм обрушивался на русское крестьянство, как жестокий град, при громовых раскатах и смертоносной молнии, перед которыми трепещет все живое. Но что до этого комиссарам?

Русский народ пережил много испытаний, и в русской истории можно проследить, как сверху обрушивались на него насильственные реформы для улучшения его быта. Ему всегда что-нибудь навязывали, то изгоняя староверство, то навязывая опричнину, то заставляя украситься европейским лоском.

Теперь, в дни Великой русской революции, одни заставляли его наслаждаться соловьиной трелью демократических свобод, другие — перестраивать свою жизнь на социалистический лад.

Всегда насиловали, всегда навязывали. Этот «несчастный неграмотный народ» должен ценить благодеяния. И в то время как народ искал Бога, перед ним высмеивали доступную ему форму религии, оскверняли святыни, заражали его душу сомнением и неверием, разрушали устои его бытовой нравственности и... рекомендовали социализм.

Народ жил своими обычаями. Они выросли вместе с ним и были ему понятны и близки. Но они были непонятны русской интеллигенции. Как можно жить варварскими обычаями, когда существует римское право, вечно живое, неувядающее.

И, не подумав о том; что разрушение обычаев, игнорирование их вносит опустение в народную этику, что только обычаями старины, укоренившимися, освященными веками и дедовскими преданиями, держится уклад жизни малокультурных народов Востока, наносились удары вековым столбам народного правосознания, пока они, подрубленные в основании, не повалились на головы самих рубивших.

Народ жил общиной. Много было отрицательного в этой форме земельного коллективизма, связывавшего хозяйственную инициативу, но она вросла в жизнь. Пришел Столыпин, второй Петр по широте и смелости замысла. Его реформы были глубоко государственными. Но выполнение? Почему оно опять было так типично для преступно-самонадеянной и гордо-самоуверенной интеллигенции? Хутора насаждались насильственно. Народ гнали почти кнутом к благам единоличного владения землей.

И вот, как бич Божий, пришли большевики. Они — олицетворение всех смертных грехов исторической русской деспотии и преступной самонадеянности интеллигенции. С такой холодной бессердечностью, с такой утонченной жестокостью наслаждаться, как мучится русский народ в приготовленных для него тисках и как разрушается для него на многие годы возможность насладиться культурной жизнью, могут только нерусские души. И действительно, коммунистическая революция творится по преимуществу интернациональным сбродом.

Но замысел был русский, и смелость опыта над целым народом — это тоже исконная русская смелость. И нет ничего удивительного в том, что во главе социалистической революции встал Ленин, а ревностными исполнителями его воли являются не только латыши, мадьяры, китайцы, евреи, но и царские жандармы.

Последние так хорошо знакомы с приемами, которые применяют большевики. Истребить сразу несколько деревень непокорного крестьянства, перестрелять глупых демократов, которые тоскуют по свободе, не понимая, что «власть должна быть грозной», заставить исполнить приказание, окружив шпионажем и кровавой местью, — вот что сближает социалиста-большевика с жандармом деспотической империи.

И здесь историческое русское явление. Это великий грех русской интеллигенции, конденсированный и грозный, как туча, которая накопила электричество для убийственного удара.

Интеллигенты, оторванные от народа, не понимающие его души, всегда навязывающие ему то, что самим больше нравится, приучившие его терпеть насилия, — вот кто виноват в том, что теперь в русскую революцию влились чуждые русскому народу начала. Играя его именем, творят свое позорное и уродливое дело чужие руки.

Кто только не пользуется именем народа? От него говорят и большевики, и атаманы, его истинными представителями считают себя все социалисты всех лагерей.

И все они считают себя вправе жить на счет этого народа, пользуясь достоянием, которое он накопил, выпуская ничего не стоящие бумажки и отбирая за них у народа реальные блага.

С лицемерным ужасом говорят социалистические правители о хищениях, творимых несоциалистами. Нов действиях последних проявляется хотя бы стыд. Последние, по крайней мере, действуют единолично и исподтишка, скрываясь от света и гласности. А что делают, например, социалисты-революционеры, открыто наполняющие партийные кассы народными деньгами и потом так же открыто, с фарисейской гордостью, почерпающие оттуда содержание на привольную жизнь в заграничных кафе! Но это делается для блага народа — как же можно этим возмущаться...

Русская революция — мозговая болезнь. Она требует перерождения городской интеллигенции. Атак как последняя упорно не хочет переродиться, то революция ее истребляет.

Как вопиюще обнаружилась неспособность русских интеллигентов, политиков и идеологов найти применение своих сил. Как за время революции непрактична оказалась русская интеллигенция. И все потому, что она исторически воспитана была в барстве. Она не желала «томиться» в невежественной обстановке провинции и устремилась в крупные города или за границу. Работать над переустройством местной жизни было не в ее характере. И когда голод погнал ее из крупных городов, а война — из-за границы, она направляется в другие города, притом покрупнее, переполняет их, толчется без дела и смысла, но ни за что не пойдет в деревню, где нужно опроститься, но где можно найти почетный труд врача, учителя, техника. Нет, это не только ниже нашего достоинства, это страшно. Да, мы боимся своего народа.

Вот великая трагедия русской интеллигенции и революционной демократии. Нет разницы между социалистами и несоциалистами. Все одинаковы.

Но прошло три года революции, и после омского периода начинается великий перелом.

Начинается новая русская история. Народ сознал, наконец, что его интересы тесно связаны с властью, он научился требовать, а те, кто умел раньше только приказывать, понимают уже, что они могут спасти государство и самих себя только в том случае, если будут работать для народа и вместе с ним.

Русский народ выходит из своего обычного состояния безразличия, он выдвинет на арену политической жизни свои новые силы, даст новых здоровых духом и богатых практическим смыслом людей и взамен теоретических выдуманных программ поставит на очередь насущные жизненные задачи, отвечающие его бытовому складу, привычкам и мировоззрению.

Незачем скрывать от себя: еще не скоро восстановится русское государство. Творить не так легко, как разрушать.

Ощупью будет искать новая Россия форм государственного устройства и управления. Не все научились, не все поняли свои ошибки. Много еще предстоит тяжелых столкновений, борьбы за власть, разочарований, ошибок.

Но поворотный момент наступил. Открываются перспективы возрождения.

Сила новых движений и будущих русских правительств будет измеряться исключительно степенью близости их к народу, степенью участия самого народа в отправлении власти.

Нельзя, однако, закрывать глаза на то, что все те демократические силы, которые в течение революции так неудачно становились у власти, оказались к ней неподготовленными. Неудивительно. В царский период к управлению призывались лишь верхи. Даже земское и городское самоуправления были в руках наиболее зажиточных классов. Демократия не могла получить навыков к деловой работе.

Народ, тонувший в невежестве, совершенно чуждый политики, тем более не сможет проявить себя в привычных передовым странам формах парламентского режима.

Новая Россия во многом будет отступать от шаблонов демократических форм. Во главе многих отраслей управления неизбежно встанут царские бюрократы и царские генералы, и в этом не нужно усматривать опасности.

У власти должны встать те, кто наиболее к ней подготовлен, а другие должны учиться. Гарантия революционных завоеваний — в проснувшейся сознательности населения.

Достижением революции следует считать не перемену политических форм, а изменение в соотношении действующих социальных сил.

Великий сдвиг произошел. Начинается новая эра русской истории.

Эпоха Колчака и Деникина была кризисом вековой болезни русского народа.

3 октября 1920 г. г. Харбин