Глава XII. Интервенция

 

Грустные эпизоды начала. — Союзные дипломаты. — Американская инициатива и цели интервенции. — Декларации Великобритании и Франции. — Переговоры во Владивостоке. — МнениеИванова-Ринова. — В. Э. Гревс. — Факторы союзнической политики. — Америка и Япония. — Беседа с видным дипломатом. — Союзники и Директория. — Военные и гражданские послы. — Окончание мировой войны. — Права России — обязательства союзников. — Выступление Америки. — Россия будущего. — Наше право

Со времени Директории некогда захолустный Омск становится видным центром. Его имя не сходит со столбцов иностранной прессы, а в самом Омске блещут мундиры всех наций, мелькают автомобили, замечается необычайное оживление, шумно проходят парады, проводы, встречи.

Это всё союзники. Каждый знает о союзниках, каждый говорит о них, о их помощи. Но что скрывается за этим? Были ли действительно союзники у адмирала Колчака, и в чем заключался этот союз? На этот вопрос едва ли многие имели и даже теперь имеют готовый ответ.

С союзниками мы встретились впервые во время поездки с Вологодским на Восток. Там только мы могли узнать о направлении японской политики на Дальнем Востоке, об ее близости к атаманам, об ее доминирующем положении во Владивостоке, где русские власти зависели всецело от японского генерала, как главнокомандующего всеми союзными силами, и, наконец, о тяжкой обиде, нанесенной национальному чувству русских разоружением офицеров во Владивостоке.

Грустные эпизоды начала

Некоторые подробности, относящиеся к начальному периоду интервенции, далеко не безынтересны.

Началась она военной поддержкой со стороны Японии атаманов Семенова и Калмыкова. Первый действовал в Забайкалье. Снабжали его оружием и французы. Он сформировал свой «Особый Маньчжурский отряд» в полосе отчуждения и дошел при поддержке отряда Враштеля, высланного из Харбина, до р. Онона. Второй расположился на станции Пограничная, т. е. на восточной границе полосы отчуждения, в сторону Никольск-Уссурийска.

Обоих атаманов поддерживали японцы. Но как? Была ли это случайная помощь отдельным отрядам или систематическая поддержка русских военных формирований? Япония была союзницей России в войне с Германией, и последнее было бы вполне естественно, особенно в то время, когда большевизм считался несомненным детищем Германии. Однако дело было не так.

Летом 1918 г. в Харбине уже появился адмирал Колчак в качестве организатора военных сил. Он стремился достигнуть объединения всех разрозненных отрядов, прекращения их своеволий, централизации управления и восстановления дисциплины. Но военные представители Японии предпочитали поддерживать Семенова и Калмыкова непосредственно.

На этой почве произошло столкновение адмирала Колчака с начальником японской военной миссии генералом Накашимой. Мне неизвестны подробности этого столкновения. Но рассказывали, что вспыльчивый адмирал, лишенный всякой дипломатической выдержки, наговорил Накашиме неприятностей, обвиняя последнего в том, что он мешает русским создать здоровую военную силу. Вслед за тем адмирал уехал в Японию и прекратил работу. Вероятно, неправы были обе стороны. Но главной причиной этого инцидента были, как мне казалось, не вспыльчивость адмирала и не коварство Накашимы, а отсутствие ясности в тех взаимных интересах и тех взаимных уступках, которые могли послужить основой добросовестного сотрудничества обеих наций.

С момента вступления иностранных войск на русскую территорию количество недоразумений стало расти. Не было той признанной русской власти, которая могла бы сразу определить взаимоотношения с интервентами, и в самом начале произошел прискорбный эпизод, как бы предвестник последующего.

Правительство Дербера сообщило союзному командованию, что генерал Хорват и его Деловой Кабинет подготовляют во Владивостоке переворот при помощи офицерства. Так ли это было или не так, но результатом явилось разоружение русского офицерства.

Не выдержав позора разоружения, один офицер застрелился. Когда его хоронили, английский крейсер салютовал. Общественное мнение было так возмущено, что под влиянием его вскоре произошел возврат оружия.

Союзные дипломаты

Еще в Харбине Вологодского посетили Высокий Комиссар Англии сэр Чарльз Эллиот и начальник японской дипломатической миссии на Дальнем Востоке граф Мацудайра.

Сэр Чарльз Эллиот, впоследствии английский посол в Токио, уже не раз бывавший в России, свободно говорит по-русски, хорошо знает Восточную Сибирь и Восток вообще. Он проявил большой интерес к положению дел в Сибири и намерениям Вологодского и на другой день отправился на Запад, в Омск, для личного ознакомления с обстановкой.

Граф Мацудайра — типичный японский дипломат. Он никогда не отвечает на вопросы без оговорок и предпочитает спрашивать.

Оба посла отнеслись к главе Омского Правительства с большим вниманием и интересом.

Во Владивостоке круг дипломатических сношений расширился. Там были еще представители Франции и Америки, послы Реньо и Моррис.

Почтенный Реньо долго служил на Ближнем Востоке. Перед приездом во Владивосток он был французским послом в Токио. Более сердечного отношения к Правительству, чем проявил он, я не представляю себе. Это был действительно благожелательный друг. Он отлично понимал, как трудно положение Вологодского во Владивостоке, где в его распоряжении не было никакой реальной силы, и где всё, и русское и иностранное, было одинаково расчленено, запутано, сложно и непонятно. И он охотно давал советы и указания, помогая или ускоряя решение.

Совершенно иначе встретил Вологодского Моррис. Он не только не сделал визита главе Сибирского Правительства, даже после признания его всеми группировками Дальнего Востока, но и не отдал визита, к чему, казалось, обязывала обычная вежливость. По впечатлениям лиц, сопровождавших Вологодского при поездке к американскому послу, Моррис встречал его надменно и иронически.

Каково было людям, сохранившим в себе национальное чувство, видеть себя в русском городе на положении худшем, чем положение иностранцев! В то время как чехи, обладавшие военной силой, были на положении, равном со всеми союзниками, мы, «хозяева» страны, должны были просить разрешения на проезд по некоторым загородным шоссе. Так, однажды, когда я с кем-то из членов делегации выехал кататься за город, наш автомобиль остановил американский часовой, потребовавший пропуска.

Через несколько дней после нашего приезда уезжал на Запад Гайда. Провожать его собрался весь дипломатический корпус. В блестящем обществе дипломатов серенькие фигуры скромных омских представителей совершенно терялись. На вагоне Гайды, быть может намеренно, была оставлена надпись «Иркутск—Москва». Публика проводила Гайду овациями.

Американская инициатива и цели интервенции

«Военное вмешательство скорее принесет России вред, нежели помощь, в ее тяжелом положении». Так говорится в заявлении правительства Соединенных Штатов Америки, 5 августа 1918 г.

С пророческой правдой предсказывает дальше заявление Америки, что «вмешательство в дела России для нанесения удара Германии может скорее всего явиться способом использования России, нежели оказанием ей помощи. Состояние русского народа будет употреблено на содержание иностранных армий, а не на реконструкцию ее армии и прокормление населения».

Твердо решив направить всю энергию на западный фронт и выиграть войну там, правительство Соединенных Штатов поставило себе в отношении России лишь следующие цели:

1) оказать покровительство и помощь чехословакам против нападения на них бывших австрийских и германских военнопленных;

2) охрану в России военных складов, необходимых для ее будущей армии, и

3) оказание русским той помощи, которая может быть принята русскими в организации их собственной самозащиты (подразумевается, против немцев, но не против большевиков).

Исходя из этих соображений, правительство Соединенных Штатов «предложило правительству Японии отправить во Владивосток отряд из нескольких тысяч человек в целях совместной деятельности с американскими войсками».

Дальше в американском заявлении дается обещание, которое мы должны твердо помнить в будущих наших международных отношениях: «Совершая такой акт, правительство Соединенных Штатов желает широко и торжественно осведомить русский народ, что оно... не предполагает произвести никакого ухудшения территориальной независимости теперь или потом».

Таким образом, правительство Соединенных Штатов определенно заявило, что инициатива посылки японских войск принадлежит ему, и по дальнейшим торжественным словам заявления можно заключить, что оно гарантирует территориальную неприкосновенность российских владений.

Американское заявление подписано 5 августа, а на следующий день, 6 августа, была опубликована декларация Японии. В этой декларации не говорится ни о каких специальных интересах японского народа. Она построена на том, что безучастное отношение к судьбе доблестных чехословацких войск не может иметь места.

«В ряды сил, теперь противодействующих этим доблестным войскам, свободно вербуются германские и австро-венгерские пленные, и фактически они занимают положение командное.

Правительство Соединенных Штатов равным образом, чувствуя важность положения в настоящий момент, выступило перед японским правительством с предложением о возможной скорой посылке войск для облегчения чехословацких войск, выносящих давление превосходных сил неприятеля.

Японское правительство решило немедленно послать соответствующие силы для выполнения этой миссии.

Действуя таким образом, японское правительство остается при своем постоянном желании сохранять отношения продолжительной дружбы с Россией и русским народом и подтверждает свою открыто признаваемую политику уважения территориальной неприкосновенности России и нежелания какого бы то ни было вмешательства в ее внутренние дела. Японское правительство также заявляет, что после выполнения упомянутой выше цели оно немедленно выведет все японские войска с русской территории и оставит совершенно неприкосновенным суверенитет России во всех его видах, как политических, так и военных».

Декларации Великобритании и Франции

Несколько позже появились обращения к русскому народу великобританского правительства и Высокого Комиссара Франции. В них заключаются несколько иные мотивы.

Как первое, подписанное министром иностранных дел Бальфуром 22 августа, так и второе, подписанное М. Реньо 19 сентября того же года, в сердечных выражениях говорят о дружбе, благодарности и желании помочь России. Особенно ярко это выявлено Бальфуром.

«Ваши союзники, — говорится в обращении великобританского правительства, — не забыли о вас. Мы прекрасно помним всю помощь, оказанную нам вашими геройскими армиями в первые годы войны. Теперь наша очередь прийти на помощь вам. Мы приходим, как друзья, помочь вам спастись от раздела и гибели, грозящих вам от руки Германии, которая стремится поработить ваш народ и использовать для себя неисчислимые богатства вашей страны.

Народы России! Мы стремимся не только отразить германское вторжение, но и оказать экономическую помощь вашей разоренной, страждущей родине. Партии некоторых припасов уже нами посланы, за ними последуют другие. Нашей задачей является содействие развитию вашей промышленности и использованию вами самими природных богатств вашей родины, но ни в коем случае не эксплуатация их в наших узких интересах.

Наше единственное желание — видеть Россию сильной и свободной».

Как ни тепло это обращение, всё же в нем нельзя не заметить наряду с дружескими чувствами и «интереса». В обращении несколько раз говорится о германской опасности, о германском вторжении, и заключительная фраза «наше желание — видеть Россию сильной и свободной» приобретает поэтому условное значение.

Но тут будет кстати процитировать еще обращение «Британского народа — русским патриотам», принятое на всенародном национальном митинге в Трафальгарском сквере в Лондоне в присутствии 50 тысяч человек. Этот митинг закончился дружественной России демонстрацией с русскими флагами.

Вот что говорится в этом неофициальном обращении к России:

«Мы, народ Великой Британии, граждане старейшей в мире демократии, шлем это послание нашему Великому союзнику — России, отдав себе полный отчет в том, что она была предана и продана врагу группой изменников, преследующей только личные цели.

Нам ведомо также, что мы, союзники, упустили случай своевременно и решительно поддержать русских патриотов, которых морили голодом и постыдно убивали за верность нам.

Поэтому мы обязуемся перед всеми русскими патриотами, пострадавшими за общее союзное дело и ныне сражающимися за возрождение

своей родины, что мы станем с ними плечом к плечу в их борьбе, что их борьба будет нашей борьбой, как их свобода будет нашей».

Подписано заявление Хавелоком Вильсоном, председателем союза моряков, лидером английских тред-юнионов, объединяющих до 8 миллионов рабочих.

Я остановлюсь еще на декларации Реньо.

Помимо общих с другими декларациями мест, например, о помощи чехо-словакам, здесь имеется единственно только в этой французской декларации выраженный мотив о помощи здоровым элементам русского народа,стремящимся положить конец большевистской дезорганизации.

Важно и то, что Реньо, говоря об экономической помощи России, обещал ее совершенно бескорыстно.

Ввиду этого я приведу несколько цитат из его декларации.

«Тесная дружба, столь давно соединяющая Францию и Россию, живет еще в сердцах обеих наций. Франции известен героизм русских солдат, обильно оросивших кровью своей поля битв, и она, помня их боевые заслуги в первые годы войны, глубоко верит в возрождение и боевое будущее русской армии.

Франция, как и союзники ее, не могла не ответить на призыв здоровых элементов русского народа, оставшихся верными союзным обязательствам и стремящихся положить конец большевистской дезорганизации, вызвавшей расчленение и разорение преданной немцам России.

Непосредственной причиной нашего выступления явилась необходимость оказать помощь нашим союзникам чехо-словакам.

Второй целью союзников является столь необходимая России экономическая помощь — помощь, особенная срочность которой вызывается мучениями и лишениями населения и которая будет оказана совершенно бескорыстно.

Наше выступление будет направлено всегда исключительно в интересах России.

Мы гарантируем самым категорическим и совершенным образом уважение к независимости, свободе и суверенитету русского народа и территориальной неприкосновенности его».

Инициатива Соединенных Штатов в японском выступлении и вытекающие отсюда обязательства Америки, заявления союзников о бескорыстной помощи и гарантиях территориальной неприкосновенности — как всё это важно для будущих расчетов национальной России с державами согласия!

Переговоры во Владивостоке

Обстановка, в которой оказались союзники во Владивостоке, многое объясняет в их поведении и отношении к попыткам каких-либо практических соглашений. Многочисленность «правительств», из которых ни одно не признавалось в своем бессилии, взаимная травля и стремление опозорить друг друга, без всякого внимания ко всей неприличности подобных самопосрамлений на глазах посторонних — всё это только роняло престиж русских вообще, и появление во Владивостоке представителей примиряющего и выдержанного в своих внешних и, в частности, междуобластных отношениях Омского Правительства не могло сразу изменить создавшееся во Владивостоке настроение. Для Морриса Вологодский был, вероятно, не больше, чем представитель новой забавной комбинации власти. Задавшись прежде всего целью помощи чехо-словакам и объяснив так свое появление на Дальнем Востоке, союзники не проявляли желания ознакомиться с самостоятельными нуждами каких-то областных правительств. Они могли бы вести переговоры о помощи только с правительством общероссийского масштаба.

Вот отчего до окончания работ Уфимского Совещания и объединения власти никаких серьезных шагов для соглашения о помощи Сибири не могло быть сделано.

Было, однако, два выхода.

Один заключался в использовании чехо-словацкого вопроса в качестве основы соглашения. Можно было просить о различного рода помощи, мотивируя невозможностью в противном случае обеспечить безопасность чехо-словаков. Мы учли это, и когда Гайда стал домогаться назначения его командующим сибирскою армией вместо Иванова, мы, члены дальневосточной делегации, решили согласиться на такую комбинацию, рассчитывая, что назначение Гайды обеспечит помощь Америки. В этом смысле я вел переговоры с Омском. Мотивы к назначению Гайды были еще и другого рода. Ко мне постоянно приходил во Владивостоке поручик Калашников, сыгравший впоследствии роковую роль в организации иркутского переворота. Он говорил о тех интригах, которые наблюдались в русском командном составе, о жажде получить беспристрастного начальника, который бы давал движение и назначение только по заслугам, о личной популярности Гайды. Я отнесся к словам Калашникова с доверием, тем более что Омск уже страдал от соперничества генералов и военного кумовства. Назначение Гайды, однако, не состоялось вследствие энергичного сопротивления Омска: «Назначение Гайды сделает его несменяемым», — телеграфировали оттуда.

Другой выход был в соглашении с японцами. Об этом Вологодский начал беседы с графом Мацудайрой. Он не ответил определенно, но не отрицал возможности военной помощи, если Сибирское Правительство будет об этом ходатайствовать письменно. Это указание на необходимость специального письменного ходатайства было сделано очень ясно. Как нужно было поступить? Мы не могли решить такого вопроса сразу. Япония могла быть заинтересована в поощрении сибирского сепаратизма в целях обеспечения своего влияния в Сибири. Мне называли даже фамилию депутата — Усуи, — который усиленно ратовал за признание сибирской автономии. Это нам не казалось страшным, так как движения, подобного украинскому, в Сибири никогда не могло возникнуть. Привлечение японского капитала в Сибирь нам представлялось желательным, а конкуренция японской промышленности и японской торговли не представлялась опасной русским торговопромышленникам.

Соображения другого порядка останавливали нас. Ясно, что Япония не могла бы оказывать военную помощь бескорыстно, рано или поздно за нее пришлось бы заплатить и, по всей вероятности, не золотом. Чувство ответственности перед Россией заставляло нас быть сугубо осторожными во всем, что могло связать Россию, и Вологодский воздержался от обращения к Японии за помощью, отложив этот вопрос для разрешения в Омске.

Мнение Иванова-Ринова

Возвращаясь в Омск, мы встретились в Иркутске с Ивановым-Риновым, который ехал на Восток. Одним из главных вопросов, которые мы обсуждали тогда совместно, был вопрос о военной помощи японцев. Иванов-Ринов категорически заявил, что нужды в такой помощи нет, мы справимся с большевиками сами, нам нужна только помощь снабжением. После такого категорического заявления командующего сибирской армией и управляющего военным министерством вопрос, конечно, отпал. Будущее показало, как неосновательна была самоуверенность генерала, и потом он же, но уже поздно, обвинял Правительство в неумении обеспечить помощь Японии.

Не буду скрывать, что мы были рады заявлению Иванова. На фронте в то время положение было неважно: пали Казань и Самара, грозила опасность Уфе. Однако Иванов представил положение дел в самом успокоительном виде, объяснил отступление стратегическими соображениями, необходимостью сократить линию фронта, указал на бессмысленность первоначального занятия Казани и совершенно не коснулся ни влияния отступлений на психологию солдат, ни риска затяжной борьбы. Подобное неумение широко подходить к оценке военных шансов с учетом общественных настроений и экономических ресурсов проявляли, однако, и более подготовленные и образованные в военном деле генералы, чем Иванов-Ринов, который, как уже указывалось, большую часть своей службы провел на административных постах в Туркестане.

В. Э. Гревс

За всё время пребывания на Дальнем Востоке Вологодский при переговорах с союзниками пользовался услугами бывшего петроградского нотариуса, одного из лучших юристов-практиков В. Э. Гревса, которого мы застигли на дороге. Он направлялся с семьей в Америку.

Гревс не имел ничего общего с дипломатией, но он обладал зато качеством гораздо более ценным — он умел анализировать экономические отношения и разбираться в международных отношениях.

Оставшись на Дальнем Востоке в качестве советника Министерства иностранных дел с правами товарища министра, он продолжал дело, начатое Вологодским.

Вскоре по прибытии в Омск, незадолго до вступления во власть Директории, я был вызван Гревсом к аппарату; он просил одобрить его политику, заключающуюся в выяснении совместно с японцами ряда тех экономических выгод, которые могли бы быть им предоставлены за поддержку Правительства. Я на свой риск ответил, что считаю такую политику вполне отвечающей видам Правительства. Вологодский, которому я сообщил свой ответ, одобрил его. Однако позднейшие события изменили всё. Гревс ушел, а омское министерство иностранных дел было занято более важными, но зато и менее практичными вопросами.

Факторы союзнической политики

Война с Германией, стремление помешать ей воспользоваться военнопленными немцами, мадьярами и турками для усиления еще действовавшей на Западе армии и пополнить свои ресурсы сибирскими запасами — вот первое, что побуждало союзников ввести в Сибирь вооруженную силу. Представитель Великобритании обращал особое внимание на положение военнопленных немцев и австрийцев. В Красноярске он заметил, что военнопленные довольно свободно разгуливают по городу, и это дало ему повод нелестно охарактеризовать сибирские порядки. После этого был отдан приказ водить военнопленных с конвоирами.

Забота о чехословацком войске — вот второй фактор поведения союзников. Надо вспомнить, что война приближалась к концу. Человеческие ресурсы с обеих сторон истощились. Пятьдесят тысяч свежих обученных войск были очень существенной величиной. Поэтому стремление освободить чехам путь было вполне серьезно, и первые союзные отряды проявляли даже военную активность. Так, например, в Приморской области в действиях против большевиков, кроме японцев, принимали участие и англичане. Отряд полковника Воорда дрался под Хабаровском.

Позднее союзники заинтересовались, кроме чехов, еще румынами, поляками и сербами. Все, что можно было собрать в качестве живой силы для укрепления ближайших к Германии государств союзнической ориентации, — всё это стало предметом попечений французского генерала Жанена.

Наконец, надо отметить экономический фактор. Сибирь, как рынок и как поставщик сырья, интересовала всех союзников, но преимущественно американцев и японцев. Отсюда происходило соревнование из-за русского транспорта. Но так как их соперничество не проникало далеко в глубь страны, то и «помощь» сосредаточивалась по преимуществу на Дальнем Востоке, в пределах почти одной только Китайской Восточной железной дороги. Я ставлю слово «помощь» в кавычки, потому что она, хотя и широко как будто задуманная, на практике свелась к нулю.

Америка и Япония

В 1917 г. в Соединенные Штаты была командирована особая миссия во главе с И сии. Ее задачу составляло сговориться по вопросу о разграничении интересов в Китае. Япония стремилась добиться признания ее преимущественных интересов. Миссия эта не увенчалась успехом. Америка, исходя из идеи покровительства равноправию наций, ответила, что она не может признать привилегированного положения Японии в Китае.

Америка сама заинтересована в китайском рынке, и, таким образом, между двумя державами проявляется определенное соперничество.

Противодействие Соединенных Штатов иммиграции японцев, недружелюбное отношение к ним служит второй причиной раздражения против американцев.

Америка является наиболее искренним врагом империализма, который ей самой не нужен, а, проявляясь со стороны других, нарушает ее интересы. Между тем Япония переживает весну империализма, ей жизненно необходимы преимущества в Китае и новые колонии, так как иначе ее развившаяся промышленность начнет увядать, а быстро увеличивающееся население задохнется в скученности ее небольших и небогатых островов. Американцы негодуют на Японию за аннексию Кореи, Сенат отказал в ратификации Версальского договора, между прочим, из-за передачи Японии Шанвдуня, а японцы возмущаются тем, что в Сан-Франциско расцветает клуб корейских индепендентов. Японцы мечтают укрепить свои преимущества в Китае, а китайцы приглашают американцев занять позиции, освобожденные Германией. Заключив под гром войны в 1915 г. договор с Китаем, а в 1916 г. — с Россией, обеспечив себе очень ценные приобретения, Япония уже не решалась без одобрения Соединенных Штатов проявить новую активность на Дальнем Востоке. Действительно, указанные договоры дали Японии так много, что, казалось, новым притязаниям с ее стороны не должно было быть места.

По договору с Китаем Япония вновь закрепила за собой аренды и концессии Южно-Маньчжурской железной дороги на 99 лет, получила в свое управление Гирин-Чаньчунскую дорогу, построенную на общие средства японского и китайского капитала, впервые выговорила себе право приобретать земли в Южной Маньчжурии и, наконец, минуя некоторые второстепенные части договора, получила привилегии в устройстве предприятий и эксплуатации Ханетинских рудников, от которых зависит теснейшим образом величайший в Китае Ханьянский арсенал.

Что же касается договора с Россией, то Япония выговорила себе право судоходства на р. Сунгари и передачу части Китайской Восточной железной дороги между р. Сунгари (ст. Лаошаогоу) и Куаньченцзы, что давало бы возможность Японии при умелом сочетании тарифов водных и железнодорожных перевозок оттянуть на свою Южно-Маньчжурскую дорогу значительную часть грузов.

Получив такие существенные приобретения и желая заручиться поддержкой на мирном конгрессе, Япония, конечно, не могла решиться в то время на какие-либо самостоятельные агрессивные действия в России. Приглашение Соединенных Штатов послать войска на Дальний Восток — это результат дипломатического искусства японцев. Оно развязало им руки, но, правда, оно и связывало их на всё время пребывания в России союзных войск. Япония не могла открыто высказывать и проявлять свои стремления, и ее политика должна была стать азиатской не только в силу психологических особенностей народа, но и в силу особых внешних условий.

Вот почему Омскому Правительству приходилось проявлять особую осторожность.

Приходилось наблюдать явное соперничество японцев и американцев даже в мелочах, например, при сооружении радиотелеграфной станции на русском острове во Владивостоке, чего добивались и те, и другие, стремясь опередить друг друга. Получая сведения о захвате японскими войсками казенного имущества в Хабаровске и Благовещенске в качестве военного приза и о топографических съемках без разрешения русских властей, не зная, каковы действительные намерения Японии, Правительство невольно заражалось подозрительностью по адресу сильного соседа и надеждой на благоприятное влияние Америки.

Коллизия интересов Японии и Америки на Дальнем Востоке не так, однако, велика, чтобы эти две страны не могли их примирить. Кабинет Хара, ставший у власти осенью 1918 г., избрал как раз путь осторожности и миролюбивой политики, которая довольно хорошо охарактеризована в одной из статей Осака. Последняя ратовала за объединение Америки и Японии в Китае, указывая, что после войны Китай станет ареной экономической конкуренции держав, что из всех держав наиболее крупную роль будет играть, вероятно, Америка, которая в глазах китайцев уже теперь вызывает наибольшее доверие. Газета говорит, что географическое положение Америки и Японии по отношению к Китаю ясно показывает, что взаимная вражда этих двух стран может в результате повредить интересам обеих сторон. Являясь страной неимоверных богатств, Америка, безусловно, будет искать приложения своих капиталов в железнодорожном строительстве, горнопромышленных и других предприятиях в Китае, но не нужно забывать, что Китай является страной с неусовершенствованным правопорядком. В прошлом он являлся страной постоянных волнений и в будущем грозит тоже частыми вспышками беспорядков. Необходимо создать гарантии неприкосновенности жизни и собственности иностранцев, необходимо признать, что наиболее реальной помощи в смысле охранения мира и порядка в Китае можно ожидать лишь от Японии. Можно поэтому ожидать, что Америка найдет необходимым объединиться с Японией для общей деятельности в Китае. Со своей стороны, Япония должна предоставить Америке все возможности для крупных экономических предприятий, ибо таковые принесут пользу и Японии. Исходя из этого, газета полагает, что все толки о неминуемом столкновении этих двух стран в Китае чужды пониманию истинного значения и роли Японии в Китае.

Приблизительно в то же время одна из влиятельнейших газет Америки — «New York Herald» — пишет следующее: «Мирная политическая партия, которая теперь руководит политикой Японии, сменившая сильно воинственную некоторое время тому назад, выказала всю готовность работать рука об руку с Соединенными Штатами в решении дальневосточного вопроса. Но представители военной партии не оставляют своей деятельности, и теперь создаются опасные условия в отношениях двух держав».

Неопределенность взаимоотношений двух союзных держав, интервентов, поиски миролюбивого согласования интересов при наличности нескрываемого антагонизма — вот обстановка, в которой Омское Правительство должно было определить свою внешнюю политику.

Трудность положения усугублялась неясностью позиции Америки в отношении большевиков. Ведь не кто иной, как президент Вильсон, обращался с приветствием к московским комиссарам. Он первый начал с ними заигрывать. Кто мог быть уверен, что он не вернется к этой тактике?

Беседа с видным дипломатом

Во время пребывания на Дальнем Востоке мне пришлось как-то встретиться неофициально с посланником одного из нейтральных государств, не имеющих специальных интересов на Дальнем Востоке. Этот почтенный и видный деятель, очень благожелательный к России, охотно высказал свое мнение по ряду вопросов, особенно в то время волновавших Омское Правительство.

Он приехал на несколько дней из Пекина и был хорошо знаком с настроением там дипломатического корпуса. По, его мнению, создание Всероссийского Правительства в Уфе было авантюрой. Сибирское Правительство имело гораздо больше шансов на поддержку и признание в качестве временного государственного образования. Заинтересованные государства хорошо учитывали, что Сибирь легче могла бы создать платежную единицу, обеспечить порядок, дать приложение капиталу, чем Россия в целом.

Далее мой собеседник усиленно рекомендовал заручиться помощью Японии, прибегнув для этого к посредничеству Соединенных Штатов.

Союзники и Директория

Уже из этой беседы видно (пусть даже мой собеседник преувеличивал шансы сибирской власти), что возникновение Директории, во всяком случае, не было предметом особых вожделений союзников. В этом смысле была написана статья в омской газете «Заря» одним из приехавших туда иностранных корреспондентов.

Многие из союзных представителей, находившихся во Владивостоке во время пребывания там Вологодского, успели уже ко времени фактического вступления Директории во власть (начало ноября 1918 г.) прибыть в Омск. Здесь были Реньо, Эллиот, Нокс и начальник американской военной миссии Скайлор. Нельзя сказать, чтобы с их стороны проявлялась особая симпатия к Директории. Я лично заметил проявление такой симпатии только со стороны американского корреспондента Бернштейна, который не принадлежал к числу дипломатов, но был рекламирован как влиятельный в Америке журналист, «друг» Вильсона.

Дружба такого «дипломата» не была лишена значения. Корреспонденции гастролирующих журналистов, если они обладают бойким пером, несомненно, приносят иной раз вред, но иной раз и пользу.

Я полагаю, что Директория легче, чем адмирал Колчак, могла заслужить симпатии американских журналистов. В этом случае ее положение было благоприятнее. Но дало ли бы это что-нибудь реальное или нет, сказать трудно.

Военные и гражданские послы

Будет кстати отметить, что важнейшие наши союзники имели в Сибири двойное, если не тройное представительство.

В Омске были прежде всего представители гражданские: высокие комиссары Реньо, Эллиот и генеральные консулы: Мацушима, Гаррис, а затем военные представители: Жанен, Нокс, Скайлор.

У них далеко не всегда наблюдалось единство настроений. Особенно заметно это было в отношении французских и английских представителей.

В то время как Реньо, а потом граф де Мартель были благожелательны к Омскому Правительству, генерал Жанен попал под сильное влияние своего начальника штаба Бюксеншутца и чехов, главнокомандующим которых он только считался, но фактически не был. Он относился к Правительству сначала с недоверием, а потом и просто недружелюбно.

Как раз наоборот было со стороны английских представителей. Генерал Нокс нередко поругивал омскую власть, но всегда по-дружески. Он искренне ненавидел большевиков, понимал тяжесть борьбы с ними и оказывал полную поддержку Омскому Правительству. Так же был настроен и полковник Воорд. Высокий же комиссар сэр Чарльз Эллиот относился к омской власти со скептическим недоверием, и, хотя недружелюбия с его стороны никогда не проявлялось, но холодком во времена управления адмирала от него постоянно веяло.

Уже такое «двойное» представительство осложняло положение, но в действительности оно было еще запутаннее. Были еще и третьи представители, а именно дальневосточные. Так, например, со стороны японцев там пребывали постоянно маршал Отани и граф Мацудайра, фактически осуществлявшие японскую политику в Сибири, со стороны англичан — Ольстон, со стороны Соединенных Штатов — генерал Гревс, от чехов — д-р Гирса. Все эти дипломаты относились к Омскому Правительству, по меньшей мере, сухо, а так как Дальний Восток жил вообще сепаратно, своей обособленною жизнью и своими своеобразными и далеко не привлекательными отношениями, смесью спекуляции с атаманщиной, то изменить настроение этих дальневосточных дипломатов было нелегко. Между тем Европу и Америку питали сведениями обычно корреспонденты Дальнего Востока.

Нетрудно понять, насколько произвольно утверждение, что переворот 18 ноября отдалил признание. Ни французы, ни англичане не проявляли никакого сожаления о падении Директории. Генерал Нокс был возмущен поведением черновцев и искренне верил в способность адмирала создать армию. Генерал Жанен, только что приехавший, тоже понимал, как человек военный, преимущество единоличной военной власти в обстановке борьбы с большевизмом, при отсутствии дисциплинированного и обученного войска.

Не было никаких оснований рассчитывать на признание «Российским» правительства, фактически управлявшего только Сибирью; речь могла идти только о поддержке. Со стороны Англии и Франции в этом отношении было получено и при Колчаке все, что они могли дать по своему внутреннему состоянию после войны. Неясно только то, что дали бы Директории Соединенные Штаты. Возможно, но только возможно, что они оказали бы ей поддержку, в то время как адмиралу ее оказано не было.

Окончание мировой войны

Поражение Германии оказалось роковым для дела борьбы с большевизмом. С этого момента помощь приходила нерешительная, как будто исподтишка.

Отношение союзников к антибольшевистскому правительству изменилось сразу к худшему, и, конечно, не переворот 18 ноября был главной причиной этого, а перемирие с Германией.

Главный фактор союзнической интервенции — война с Германией — сразу отпал, а вместе с тем изменились и задачи союзников. Если раньше они должны были бы поддерживать чехо-словаков в борьбе с германизированными большевиками, то теперь оставалось только охранять отдых чешской армии. Интервенция приобрела как раз тот характер, о котором так веще говорило заявление Соединенных Штатов: «Военное вмешательство может оказаться средством использования России, а не оказания ей помощи».

Права России — обязательства союзников

По случаю окончания войны народов «Союз Возрождения России» устроил торжественное заседание. В этом заседании я произнес следующую речь:

«Война окончилась. Все помыслы обращаются теперь к будущему. Но будущее связано с предыдущим. Конец заставляет вспомнить о начале. Мы забыли о нем. Четыре года войны притупили наши нервы, и тяжкие страдания ослабили нашу память. Скорбный образ измученной, тяжело больной родины заслонил в нашем представлении мощную и страшную врагам Россию.

Война окончилась победой союзников. Эта победа — общая. Честь ее принадлежит и России. Мы имеем право, мы должны, мы не можем не вспомнить сейчас о том, что сделала Россия в этой ужасной и вместе великой борьбе.

Четыре года тому назад взоры всего мира, взоры друзей и врагов внимательно следили за русскими ратями, в суровом напряжении продвигающимися на пространстве от Балтики до Карпат. Одни следили за ними с надеждой и благодарностью, другие — с ненавистью и страхом.

Успешная русская мобилизация, победоносное шествие в Галиции, разгром австрийцев, безумный набег на Пруссию Ренненкампфа, подступавшего к фортам Кенигсберга, — эти шаги России в первые месяцы изменили весь ход борьбы. Расчеты Германии не оправдались. Быстрота и натиск перешли в длительную борьбу. Россия заставила оттянуть немецкие войска на восток и тяжелыми жертвами в Пруссии спасла положение на западе.

Гений союзного командования, проявившийся в историческом бою на Марне, и блестящие победы русского оружия в Галиции отняли у Германии ее главную надежду — победить своей подготовленностью.

Война затянулась. Англия формировала и стягивала войска. Позиции превращались в крепость, западный фронт становился несокрушимой твердыней. Германия, сжатая в тиски, металась с запада на восток. Утратив первоначальную ясность плана, она в поисках победы, для укрепления духа в стране меняла решения, бросала войска по всем направлениям.

И всё это время Россия несла неисчислимые и бесконечно тяжелые жертвы. Лишенная тех технических средств, которыми обладали ее враги и союзники, Россия боролась людьми. Обильной кровью ее сынов напоена земля Галиции, Польши и Литвы. Безумной отвагой и выносливостью солдат искупались технические несовершенства. Немецкие «чемоданы» не могли сломить русского упорства и смелости.

В ноябре 1914 г. происходили кровопролитные сражения под Лодзью. В октябре немцы рассчитывали нанести русским войскам сокрушительный удар и, сосредоточив большие силы в направлении на Варшаву и Ивангород, повели быстрое наступление, но были отброшены, разбиты, а в ноябре часть немецких сил еле вырвалась из окружившего их кольца у Стрыкова. Русские войска держались в это время у Мазурских озер в Пруссии, двигались к Кракову в польской Галиции, занимали высоты Карпат, а кавалерийские части уже появились в Венгрии.

Скоро Германия принуждена была влить свои части в деморализованную австрийскую армию. Натиск германских войск на западе ослабился на длительный период.

Неудачи турок у Саракамыша и разгром турецкой армии потребовали помощи германских войск и на турецком фронте.

Россия дала возможность сделать западный фронт непреодолимым.

Но этим ее роль не закончилась. Лишенная не только средств наступления, но и обороны, русская армия после года борьбы принуждена была отступать. Но победа германцев была победой пирровой. Фронт растянулся, и Россия продолжала помогать союзникам, оттягивая силы Германии, не позволяя ей перебрасывать войска на запад. А когда перебрасывание сил начиналось, тогда неизменно наносились короткие и сильные удары с востока. Россия продолжала борьбу.

Италия не забудет 1916 г., когда блестящая победа Брусилова спасла от грубого насилия прекрасную Венецию и Ломбардию.

Россия ни разу не позволила германцам сосредоточить все силы свои на западе.

Россия выбыла из строя только за год до капитуляции Германии. Русский фронт распался вследствие истощения страны, принесшей непосильные жертвы. Яд революционной демагогии, так искусно использованный германской рукой, разложил стойкость и выносливость русских солдат. Но мира с Германией никогда не было. Позорный не для России, а только для большевизма, Брест не избавил Германию от необходимости оккупировать страну, и одна Украина поглощала до 300 000 немецких войск.

Мы, русские, с Германией никогда не мирились. Мы продолжали бороться, как могли, и если не активным, то пассивным сопротивлением помогали победе до конца».

Выступление Америки

«Силы германского милитаризма были исключительны, и борьба с ними еще не скоро привела бы к счастливому концу, если бы в решительный момент в ряды борцов не встали сыны свободной Америки.

Нельзя оценить заслуги отдельных участников войны. Героическим Бельгии и Сербии следует, быть может, воздать не меньше, чем могущественным Англии и Франции.

Вступление Италии и Румынии в число борющихся в момент тяжелого напряжения оказало неоценимые услуги. Но исходя из основных мотивов четырехлетней войны, можно будет сказать, что Россия дала благоприятный оборот началу войны, а счастливый конец ее ускорила и с несомненностью определила Америка.

Случайно ли то, что Америка объявила войну как раз тогда, когда в России произошел февральский переворот? Мне думается, что нет».

Россия будущего

«Еще в 1915 г., через год после начала Великой войны, я читал в одном из французских Revue (франц. журналы. — Ред.) статью о грядущей опасности со стороны России. Что, если она победит, если в Берлин войдут войска монархической России, блестяще вооруженные, опьяненные победами, превосходящие численностью войска всех прочих союзников вместе? Не будет ли это новой угрозой демократическому миру?

Опасения французского публициста оказались напрасными. Россия не вошла в Берлин, не приобрела прекрасного вооружения, а силы Англии и Франции в последний год войны почти не уступали русским и численностью. Но психология французского писателя заслуживает внимания. Она типична и показательна. Она пропитана была боязнью перед старой монархической Россией недоверием к реакционному союзнику.

Это недоверие понятно. Русский монархический строй принципиально почти не отличался от германского. Он не страдал особым отвращением к праву силы и не отдавался культу защиты национальных начал.

Не таков, однако, русский народ. В его душе всегда находили сердечный отзвук порывы сочувствия угнетенным, и его история полна самоотверженной защиты слабых. Грехи правящих кругов не были грехами народа.

Вот отчего Америка с легким сердцем вступила в борьбу после свержения монархии. Гимн Америки проникнут восторженной любовью к родине и свободе. В нем содержится призыв к ветру, чтобы он разнес песнь свободы и звучал от каждого дерева, в нем призыв ко всему движущемуся и неподвижному принять участие в песне, призыв к молчащим горам, чтобы они нарушили свое молчание протяжным эхом песни свободы.

Зная русский народ, Америка не могла сомневаться, что намерения его не расходятся с руководящими идеями президента Вильсона.

Америка ускорила победу союзников и победу демократии. Побежденным оказался воинствующий захватнический империализм, раздавлена политика силы.

Возврата к прошлому нет. Нет прежней Германии и нет прежней России.

Перед нами — новое будущее!»

Наше право

«Вспоминаются слова манифестов и воззваний начала войны. Они выражали искренние стремления русского народа, когда говорили о братском его привете славянам, о растерзанном на куски живом теле Польши, о братски протягиваемой руке освобождаемым народам.

Никто не может сомневаться, что в этих словах заключается священное обязательство русского народа, что новая Россия никогда от этого обязательства не откажется.

Победа союзников — это победа тех идей, которым поклоняется возрождающаяся Россия.

Мы празднуем победу демократии. Она выражается не только в устранении начал хищничества и насилия в международной политике, но и в укреплении начал свободы внутри страны. Возврата к прошлому нет ни во внешней, ни во внутренней политике. Победа над Германией и русская революция окончательно сломили последние устои реакции.

Мы, участники победы, не можем сомневаться, что наши союзники и друзья помогут восстановить расслабленную войной русскую мощь, и никто из наших друзей не может сомневаться, что они помогут свободному русскому народу.

Мы не можем увлекаться несбыточными мечтами, мы знаем, что разоренной стране, где так долго царила тьма, где вудел немногим доставалось участие в общественном управлении, где лучшие силы интеллигенции были вынуждены жить отвлеченными, лишенными реальности идеями, не под силу достигнуть сразу уровня старых демократических стран.

Но вера творит чудеса.

Силен русский народ. Велика мощь России.

Обратившись к мирному труду в условиях свободного развития всех деятельных и любящих родину сил, возродится Великая преобразованная Россия. Так тяжело доставшаяся победа вознаградит русский народ за его неисчислимые жертвы, за его борьбу людьми.

В начале войны от одного мобилизованного бородача я слышал пророческие слова: «После этой войны уж непременно полегчает нашему брату мужику».

Да, сердечный, должно полегчать. В сердцах всех граждан свободных демократических государств ты найдешь отзвук своим справедливым, заслуженным притязаниям.

Демократическая Америка недаром вступила в ряды борцов. Вместе с Францией и Англией она обеспечит торжество свободы и права».

Так говорил я с искренним энтузиазмом и верою в декабре 1918 г.