Глава I. Большевизм в начале 1918 года

 

Большевики и меньшевики. — Большевики и Департамент полиции. — Большевики и Германия. — Большевики застигают русскую интеллигенцию врасплох. — Большевистские комиссары. — Народный суд. — Совнархоз. — Отношения к деревне. — Звонить не давай! — Продовольственные походы. — Декрет о земле. — Результаты декрета о земле. — Большевизм и сибирское крестьянство. — Старожилы и новоселы. — Большевизм в городе. — Городской плебс. — Законы о наследстве и семье. — Социализм из-под палки, — Поход на Церковь. — Брестский мир. — «Бесы». — Большеви-ки-разрушители. — Англия и Америка на очереди. — «Большевизм» и «коммунизм» (из психологии русской революции)

Со второй половины 1917 г. начинается бегство из голодного Петрограда в хлебные места. Оно особенно усилилось после октябрьского переворота. Над Петроградом нависла грозная туча. Каждый интеллигент чувствовал себя «буржуем», которого окружают подозрение и злоба. Бежали на Кавказ и в Сибирь — туда, где казалось безопаснее и сытнее.

Преобладающее большинство русской интеллигенции, не привыкшее в царский период к свободной политической жизни, довольно наивно относилось к происходившим со времени революции событиям, не подозревая их глубокого социального содержания. Победа большевизма казалась случайной и кратковременной. О «большевиках» представление было самое смутное. Социал-демократы, которые хотят «большего», чем «меньшевики», — вот обычное представление о тех, кто уже три года правит огромной Россией. Желание «большего», т. е. стремление осуществить социализм, казалось настолько нереальным, что даже в среде партийных политиков находилось мало лиц, которые относились с достаточной серьезностью к изучению методов большевистской работы и приемов борьбы с нею.

Этим объясняется неожиданность для большинства русской интеллигенции успеха большевистской революции.

Большевики и меньшевики

Краткая справка из истории социал-демократической партии в России не бесполезна и теперь, когда мы изучили «большевизм» на практике. Эта справка создает фон общему повествованию.

Раскол социал-демократии на «большевиков» и «меньшевиков» произошел в 1903 г. на втором съезде партии. Название большевиков произошло не от размера их политических требований, а от слова «большинство», которое получила резолюция Ленина.

Разногласия большинства и меньшинства сказались очень резко и чем дальше, тем становились глубже. «Меньшевики» оставались правоверными последователями марксизма, веровавшими в неуклонность экономического прогресса и параллельное нарастание революционного сознания пролетариата. Они, согласно учению К. Маркса, не собирались насильственно перестраивать современный капиталистический строй, а хотели быть только акушером для содействия своевременному появлению на свет уже созревшего нового строя. Учение марксизма диктует такую революционную выдержку, что крайние наши революционеры считали его косным консерватизмом.

Большинство русских социал-демократов оказалось состоящим из крайних. Его тактическая программа была революционным заговором. Вот ее характерные особенности.

1. Стремление к «централизму организации». «Руководящие органы отнюдь не должны строиться на началах избрания их» широкими слоями пролетариата, они должны составляться из сознательных революционных вождей, которые будут управлять движением, а не идти за массой, выжидая, когда она сознает свои интересы.

2. Большевики считают необходимым, чтобы в момент революции, не считаясь с политическим ее характером, их вожди стремились достичь власти в интересах полного демократического переворота и осуществления «диктатуры пролетариата и крестьянства».

3. Большевики считают необходимым включить в свою тактику грубые и вредные действия, которые могли бы воспламенить массу, возбудив в ней революционный энтузиазм.

4. Для привлечения на сторону пролетариата мелкобуржуазной, чуждой социализму крестьянской массы предоставить ей свободное расхищение и распределение всех помещичьих земель. Тактическая резолюция большевиков на третьем съезде гласила по этому вопросу буквально следующее: «Оказывать самую широкую поддержку всем революционным мероприятиям крестьянства, способным улучшить его положение, вплоть до конфискации помещичьих, казенных, церковных, монастырских и удельных земель».

5. Резолюции большевиков по вопросу о партизанских выступлениях заключали в себе, еще в 1906 г., признание их необходимости «для боевого воспитания и военного обучения боевых дружин». Они допускают экспроприацию капиталов, разрушение и порчу казенных зданий, железных дорог и других сооружений, казенных и частных, и ставят своею целью «разрушение правительственного, полицейского и военного аппаратов».

6. Отступая от классовой идеологии марксистов, большевики считали в 1906 г. необходимым организовать «советы», но не как органы исключительно рабочего пролетариата и не для одной только борьбы за свои интересы, а как основные ячейки новой власти, состоящие из представителей всей революционной демократии, «особенно крестьян, солдат и матросов». Большевики при этом подчеркивали, что при расширении деятельности и сферы влияния советов рабочих депутатов должно быть отмечаемо, что советы, если они не опираются на революционную армию и не свергают правительственных властей (т. е. не превращаются во временные революционные правительства), неизбежно осуждены на падение.

Таковы были черты большевизма, как они определились еще в 1905-1906 гг., во время первой русской революции. Все резолюции большевиков печатались тогда в подпольном журнале «Искра» и далеко не были известны широким кругам, которые, не будучи знакомы с грандиозностью разрушительных планов революции и с безнравственностью ее тактики, относились довольно безучастно к ее развитию.

Большевики и Департамент полиции

Роковую роль в развитии большевизма сыграл, между прочим, Департамент полиции. Из опубликованных после переворота 1917 г. документов видно, что департамент предложил всем розыскным учреждениям «безотлагательно внушить подведомственным им секретным сотрудникам, чтобы они, участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно и настойчиво проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было организационного слияния, а в особенности объединения большевиков с меньшевиками» (циркуляр № 190, 791).

Выполняя эту инструкцию, наемные правительственные провокаторы, и в их числе депутат Государственной Думы IV созыва Малиновский, прошедший при содействии полиции от московских рабочих, деятельно агитировали в пользу большевиков, ослабляя влияние и без того не сильного меньшинства социал-демократической партии, в котором были разумные, трезвые деятели. Так, например, Малиновский, принадлежность которого к провокаторам доказал Бурцев, расколол в Государственной Думе социал-демократическую фракцию и увлек в большевизм почти всех депутатов-рабочих, а затем, незадолго до войны, скрылся за границу.

Царское правительство не понимало, что делало. Мудрые политики поступали иначе. На Урале, в одном из крупных горнозаводских округов, искусственно насаждался меньшевизм, и удары большевистской революции оказались там гораздо менее тяжкими.

Большевики и Германия

На Ленине и Троцком повисли пломбы от того вагона, в котором они проезжали Германию, пользуясь любезностью враждебного России государства в тот момент, когда всё русское население пылало ненавистью к виновникам мировой бойни.

Печать государственной измены отталкивала всех, кто честно мыслил, от вождей большевизма и их последователей, и никто не выражал сомнения в истинности тех обвинений, которые повсюду открыто раздавались по адресу большевиков, — обвинений в получении ими денег от

германского Имперского банка, о существовании в Смольном комиссии офицеров немецкого генерального штаба, выполнении большевиками всех требований Берлина.

В 1918 г. Американское правительственное бюро печати опубликовало сенсационные разоблачения. Все, что раньше передавалось как слух, стало обосновано документально. В Смольном действительно были немецкие офицеры. «Соглашение» о совместных работах начинается следующими словами: «Согласно договору, заключенному в Кронштадте 6 июля месяца сего года (1917) между представителями нашего генерального штаба и руководителями русской революционной армии и демократии: Лениным, Троцким, Раскольниковым и Дыбенко, отделение нашего Генерального штаба, оперирующее в Финляндии, назначает в Петроград офицеров, которые будут состоять в распоряжении осведомительного отдела штаба».

Из «соглашения» проистекало всё остальное: перевод денег большевикам, выдача немецким офицерам в России подложных паспортов для, поездки в Англию и Францию, убийство русских патриотов, уничтожение польских легионов и т. д.

Большевики не опровергали этих обвинений, они защищались со свойственной им циничностью: «цель оправдывает средства».

Под впечатлением всех этих разоблачений Американское бюро печати сделало вывод, который многими уже забыт. «Всех находящихся в руках правительства Соединенных Штатов доказательств совершенно достаточно, чтобы уничтожить в уме каждого человека последний остаток веры в искренность большевистских вождей и в их способность сделать что-нибудь хорошее для России». (На русском языке эти разоблачения были напечатаны во Владивостоке, в типографии Приморской Областной Земской Управы в 1918 г.)

Большевики застигают русскую интеллигенцию врасплох

Революция 1917г. происходила по программе, разработанной больше чем за десять лет до этого. За время революционной передышки вожди коммунизма Ленин и Троцкий готовились к проведению своей программы в жизнь, а умеренная русская демократия, насильственно устраненная от политической жизни, утешалась одними теориями и книжностью. Естественно, что большевизм с его бессердечною, но практичною для достижения цели демагогией легко заразил массы, поднял на поверхность самые темные силы. Все, что было морально более устойчивого, с омерзением отвернулось от тех приемов и методов, которые употреблял большевизм, и от тех людей, которых он выдвинул на места комиссаров.

«Централизм», стоявший в основе тактической программы большевиков, удался им не сразу. Достаточного количества дисциплинированных и подготовленных комиссаров сразу не нашлось, и первый период истории советской федеративной республики ознаменовался децентрализацией власти.

В Сибири советы рабочих и солдатских депутатов приняли большевистский характер только к концу декабря 1917 г. В течение первых двух месяцев после октябрьского переворота большевизм в Сибири не давал себя знать.

В начале 1918 г. земства и думы почти повсеместно были разогнаны. В Томске была распущена после двух дней существования Сибирская Областная Дума. Правительственные учреждения стали перестраиваться. Большевизм начал пускать корни.

Когда в январе 1918 г. я переехал из Петрограда в Омск, рассчитывая, что Сибирь переживет большевизм и скорее и легче, я нашел, что не ошибся.

Большевизм держался в Сибири только на поверхности. Огромное море сибирского крестьянства нисколько не было им задето. Бессилие большевиков чувствовалось во всем, но больше всего в их административной беспомощности.

Большевистские комиссары

Во главе всего управления Западной Сибирью стояли Косырев и Лобков. Первый, как передавали, — один из воспитанников Горького, из приюта на острове Капри, но это едва ли не легенда. Косырев — типичный демагог, малоинтеллигентный солдат, который охотно прибегал к так называемой «argumentatio baculina» (лат. аргумент силы. — Ред.). Помимо угроз, он находил мало аргументов. Мне пришлось видеть его на открытии народного университета. Он предупреждал аудиторию об опасности увлечения буржуазною наукою, например, «каким-нибудь Железновым». Из этого видно было, что правитель Западной Сибири никогда не читал Железнова, профессора-марксиста, подвергавшегося преследованиям в царское время за социал-демократическое направление. Внешность Косырева производила отталкивающее впечатление. Очень маленькое лицо с выдающимися скулами и злыми блестящими глазками производило впечатление ламброзовского типа. Когда из уст его раздалась угроза: «Буржуазия еще хрипит, но мы ее скоро совсем задушим», — руки его сжались в кулаки, лицо вытянулось — казалось, в этого человека вселился вампир. Впечатление было жуткое.

Ближайшим сотрудником Косырева был Лобков, еврей, сын местного омского лавочника, всего лишь двадцати лет от роду, с большим темпераментом, но, конечно, без всякого опыта и знаний.

Видную роль играл еще комиссар юстиции Вороновский, он же председатель революционного трибунала. Этого деятеля я знал лучше других, так как участвовал в товарищеском суде кооператоров, постановившем исключить Вороновского за клеветнические доносы и корыстолюбие. Ему было около двадцати пяти лет.

Другие комиссары не отличались даже качествами первых трех, они лишены были и темперамента.

Наиболее образованным сотрудником омского совдепа был присяжный поверенный Попов, которому выпало впоследствии на долю стать видным участником следственной комиссии, допрашивавшей адмирала Колчака в Иркутске перед расстрелом его в феврале 1920 г.

Несколько чиновников из обиженных и обойденных дополняли картину. Таков был состав людей, в руках которых находилось управление всею Западною Сибирью. Каковы же должны были быть правители отдельных областей и уездов? Скудость интеллигентных сил в России вообще известна, большевики же в тот период оттолкнули от себя всю интеллигенцию.

Между тем период разрушения не мог длиться слишком долго. Центральная советская власть начала издавать декреты, коренным образом изменявшие прежний строй и требовавшие большой сознательности и творчества на местах.

Народный суд

Вся юстиция, согласно декрету народных комиссаров, возложена была на выборные судебные коллегии, причем решениям их, как по уголовным, так и по гражданским делам, присвоена была сила окончательных. Апелляция совершенно отменялась.

Такой порядок возможен лишь при большой опытности и вдумчивости судей и при наличии гарантий, что выборы судей будут обставлены условиями, обеспечивающими компетентность избираемых лиц. Но таких гарантий и условий не было установлено.

Усмотрению судей открывался самый широкий простор. Декрет предоставил им руководствоваться судебными уставами 1864 г. «постольку, поскольку таковые не противоречат правосознанию трудящихся классов... В этом последнем случае в решениях и приговорах должны быть указаны мотивы отмены судом устарелых или буржуазных законов» (ст. 8 декр. «О суде»). Такая же свобода предоставлена суду и в отношениях норм материального права (ст. 36). И это новшество предполагает тоже основательную подготовку судей, но так как фактически ее у выборных судей могло и не быть, то декрет предоставил суду и сторонам право широкого привлечения в судебное присутствие сведущих лиц, с правом совещательного голоса.

Несомненным прогрессом в этом декрете, с точки зрения неимущих классов, следует признать предоставление в процессе активной роли судьям.

» Так, например, ст. 14 декрета гласит, что «относительно доказательств суд не стеснен никакими формальными соображениями, и от него зависит, по обстоятельствам дела, допустить те или иные доказательства». Ст. 36 разрешает в интересах справедливости отвергать всякую ссылку на давностные и другие сроки. Следует отметить и стремление к ускорению процесса. Но это достигается упразднением всех формальных отводов, встречных исков, привлечения третьих лиц и т. п. (ст. 12). Однако эти тонкости судебного процесса существовали не для запутывания дел, а для обеспечения интересов ответчика и удобства рассмотрения спорных дел, и столь решительное и упрощенное их уничтожение свидетельствовало либо о недостаточном понимании авторами декрета политики процессуального права, либо о неспособности найти законодательные улучшения. Известный критик существующей системы права, с точки зрения социализма, австрийский профессор Антон Менгер не шел так далеко в осуждении начал современного процесса и рекомендовал социалистическому государству не отмену, а изменение законов в смысле большего обеспечения малосведущего и неопытного в процессе лица от злоупотреблений другой стороны.

В дело предварительного следствия декрет тоже вносил существенные новшества. Оно поручалось декретом особой выборной коллегии из трех лиц, в обязанность которых входит и составление обвинительного акта.

Если принять во внимание, что в России не хватало следователей и при системе единоличного следствия, то можно себе представить, в какой степени осуществима идея коллегиального следствия и насколько должно было тормозиться уголовное судопроизводство при такой коллегиальной системе следствия и обвинения.

Наконец, интересным нововведением декрета о суде было создание коллегии правозаступников при советах солдатских и рабочих депутатов из числа лиц, опять-таки избираемых последними. Только из коллегии мог быть приглашен защитник и самим обвиняемым. Но, «кроме указанных обвинителей и защитников, могут принять участие в судебных прениях один обвинитель и один защитник из присутствующих на заседании» (ст. 28). В этом нововведении декрета оригинально осуществляется идея непосредственного участия в суде самого народа.

Общая оценка декрета должна быть такова: он неплох только в стране очень высокого правосознания и хорошо обеспеченной богатыми кадрами юристов. Нужно ли говорить, что этого не было...

Совнархоз

Организация народного хозяйства и государственных финансов возложена была советом народных комиссаров на так называемый «Совнархоз» (Совет народного хозяйства). Ему предоставлено вырабатывать общие нормы и план регулирования экономической жизни, согласовать и объединять деятельность центральных и местных регулирующих учреждений, устанавливать конфискацию, реквизицию, секвестр, принудительное синдицирование.

На местах были организованы районные (областные) «совнархозы». Кто же входил в состав столь важных органов хозяйственного управления? Представители профессиональных союзов, фабрично-заводских и земельных комитетов, представители советов рабочих и крестьянских депутатов, и не более трети общего числа отводилось представителям административного и коммерческого управления предприятий.

Деятельность Совнархоза в Москве давала себя чувствовать многочисленными, но однообразными постановлениями, национализировавшими все отрасли промышленности и создававшими центральные органы управления ими. В короткое время появилось множество «центров»: «центрочай», «центромыло», «центроткань», «центронитка», «центротук» и т.д. Начались учеты, развивалась статистика, но во всем этом, кроме бюрократизации, ничего не было. Местные органы, составленные из невежественных людей, лишены были способности наладить промышленную жизнь, а в центральных развивалась такая канцелярщина, какой не видывало петроградское чиновничество его худших времен. Эти факты удостоверены и статистикою падения производительности, и большевистскою прессою периода успехов Колчака и Деникина, решившеюся в то время открыть «маленькие дефекты» советского строя.

В газете «Наш Век» от 4 апреля 1918 г. в заметке под заглавием «Закрытие фабрик и заводов» приводятся следующие данные:

«Акц. общество Кулотинской мануфактуры сообщает обществу фабрикантов и заводчиков, что вследствие отсутствия минерального топлива и масла, необходимого при обработке джута, оно вынуждено закрыть фабрику и объявить расчет рабочим. Вследствие недостатка сырья и других материалов закрыть механический завод С. И. Растеряева».

«Тревожные сведения получены Обществом о положении промышленности в Донецком бассейне. Совершенно прекратились работы почти в ⁵/₆ всего числа рудников. В Таганроге прекращены работы на 9 наиболее крупных заводах и фабриках, с общим количеством 60 ООО рабочих».

«Во Владикавказе стоят все заводы, вплоть до железнодорожных мастерских. В Екатеринодаре закрыты все предприятия, работающие нефтью, ввиду того, что подача нефти из Грозного и из Майкопа прекращена. Закрыт и крупнейший на Северном Кавказе завод для выделки снарядов в Екатеринодаре. В Армавире закрыты все мельницы и маслобойные заводы».

Там же цитируется официоз петроградской коммуны «Петроградская правда», который констатирует, что «планы различных секций совета народного хозяйства северного района, широко разработанные и переустраивающие народное хозяйство на новых началах, грозят остаться только на бумаге. Нет места оптимизму. От иллюзий надо освободиться!»

«Положение с топливом, как с жидким, так и с твердым, — указывает газета, — сугубо печально. Неясны перспективы с донецким углем. Коксовая половина Донецкого бассейна совершенно отрезана; она в руках Украйно-Австрии. С нефтью не лучше. Привоз бакинской нефти оборвался».

Хлебный паек в Петрограде доведен был в это время до одной восьмой фунта на человека. Выдавалась тоненькая плитка плохого темного хлеба с примесью, напоминающая по размеру кусочек шоколада.

Отношения к деревне

Весною 1918 г. уже начались походы городских советов на деревню. Описание их дают и буржуазные, и пролетарские издания. Обычная картина этих походов такова. Реквизиционный отряд требует выдачи продовольственных запасов. Ему отказывают. Отряд начинает насильственную реквизицию. Крестьяне бьют в набат и нападают всею деревнею на тридцать—сорок человек отряда.

Перед нами брошюра Сосновского «Весь хлеб — всему народу», издание Всероссийского центрального комитета Советов (Москва, 1919 г.).

В этой брошюре описывается деятельность продовольственного рабочего отряда. Описание очень интересно. Оно взято из жизни. Автор называет и место действия: село Куликово Усманского уезда Тамбовской губернии.

«Большую там силу, — говорит он, — кулаки забрали. Бедняки пикнуть не смеют. Отправили туда из г. Усмани небольшой отряд».

Звонить не давай!

«Первым делом отряд направился к церкви, окружил ее и запер колокольню. А то у кулаков привычка завелась. Когда хотят всю кулацкую братию собрать на какую-нибудь подлость, так сейчас бегут на колокольню и бьют в набат, поднимают суматоху и народ с толку сбивают. Вот, зная их повадку, местные бедняки и посоветовали отряду: не давайте им звонить.

Прежде чем по амбарам пойти за хлебом, стали ребята искать по избам у кулаков: где у них оружие. Потому что кулаки запаслись оружием и, чуть что, грозят беднякам расправой. Имея толстый карман, кулаки скупали у фронтовиков оружие, а те по глупости и по нужде продавали.

Так вот, в селе Куликове в избах кулаков нашли десять винтовок, бомбы и револьверы. Отобрали, конечно.

Теперь можно захлебом пойти. В одном только селе Куликове в течение 12 часов продовольственный отряд нашел следующее количество излишков продовольствия: ржи4073 пуда, овса 1006 пуд., проса 428 пуд., муки 188 пуд. Всего в селе Куликове излишков оказалось у нескольких кулаков 5695 пудов. В том же селе десятки дворов не имеют ни пуда хлеба и просят из уезда, чтобы им привезли муки. Вот какая бывает несправедливость».

Продовольственные походы

В той же книжке приводится хроника продовольственных походов на деревню. Вот выдержки из этой хроники:

«Егорьевск. Организованный местным Совдепом поход в деревню за хлебом дает блестящие результаты. В некоторых селениях уезда обнаружены колоссальные запасы припрятанного продовольствия. В одной из деревушек Горской волости обнаружена и реквизирована тысяча пудов муки, зарытой кулаками в землю. При приближении отряда во многих селах кулаки пытаются вызвать беспорядки, но крестьянская беднота, знающая намерения отряда, оказывает ему всяческое содействие и радушный прием, способствуя производству обысков. Хлеб немедленно распределяется между неимущими жителями деревни».

«Кромы Орловской губернии. Исполнительным комитетом постановлено принять самые энергичные меры к получению хлеба из волостей, в которых имеется излишек, употребив, главным образом, моральное воздействие, прибегая лишь в крайних случаях к вооруженной силе».

Как бы сознавая, что все эти сообщения малоутешительны, автор в конце книжки прибавляет: «Разумеется, помимо насильственного отбирания хлеба, Советская власть принимает все меры, чтобы снабдить деревню всеми предметами первой необходимости по твердым ценам. Для этого обращены в собственность Республики все мануфактурные и многие другие фабрики. Все товары поступают теперь на учет государства и государством распределяются. Полной свободы торговли нет и не будет».

Декрет о земле

Казалось бы, добрые отношения деревни с советской властью были обеспечены ее земельным законом, который казался большевикам настолько важным, что они отметили не только день, но и час его принятия — 26 октября 1917 г., 2 часа ночи.

Основные его положения таковы:

«Право частной собственности на землю отменяется навсегда; земля не может быть ни продаваема, ни покупаема, ни сдаваема в аренду либо в залог, ни каким-либо другим способом отчуждаема. Вся земля — государственная, удельная, кабинетская, монастырская, церковная, посессионная, майоратная, частновладельческая, общественная и крестьянская и т. д. — отчуждается безвозмездно, обращается во всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней.

За пострадавшими от имущественного переворота признается лишь право на общественную поддержку на время, необходимое для приспособления к новым условиям существования» (ст. 1).

«Право пользования землею получают все граждане (без различия пола) Российского государства, желающие обрабатывать ее своим трудом, при помощи своей семьи или в товариществе, и только до той поры, пока они в силах ее обрабатывать. Наемный труд не допускается» (ст. 6).

«Землепользование должно быть уравнительным, т. е. земля распределяется между трудящимися, смотря по местным условиям, по трудовой или потребительной норме. Формы пользования землей должны быть совершенно свободны — надельная, хуторская, общественная, артельная, как решено будет в отдельных селениях и поселках» (ст. 7).

Результаты декрета о земле

В газете М. Горького «Новая Жизнь» от 31 декабря 1917 г. помещена была беседа с народным комиссаром земледелия Калегаевым относительно хода осуществления декрета.

«Декрет о земле, — признается народный комиссар, — не является строго разработанным и продуманным законом. Это скорее лозунги, брошенные в массу. И нельзя отрицать, что в результате этого декрета процесс передачи земли земельным комитетам прошел далеко не планомерно и не безболезненно.

Помещичьего землевладения и класса помещиков уже не существует. Можно говорить только о бывших помещиках. Вся помещичья земля безусловно находится в руках крестьян. Мало того: помещичьи усадьбы и инвентарь также перешли к крестьянам, причем нередки случаи, когда помещичьи дома разбирались по бревнам и распределялись между крестьянами. Помещики часто просили разрешить им вывезти хотя бы белье, но и это не всегда разрешалось. Вообще, захват земель нередко сопровождался эксцессами, причем, как общее правило, можно отметить следующее: в тех местах, где захват земель был самочинно осуществлен земельными комитетами еще до октябрьского переворота, эксцессов почти не наблюдалось; и наоборот: там, где частная собственность сохранилась в неприкосновенности, переход ее к крестьянству ознаменовался большими эксцессами. Во всяком случае, передача земли земельным комитетам — совершившийся факт, вырвать землю от крестьян теперь уже ни при каких условиях невозможно».

На вопрос о том, как отразится аграрный переворот на весенних сельскохозяйственных работах, Калегаев дает такой ответ: «Сокращения запашек, безусловно, быть не может. Мы имеем сведения о крайне бережном отношении крестьян к захватываемому помещичьему инвентарю. Конечно, сейчас трудно предсказать, как будут производиться сельскохозяйственные работы: будет ли земля обрабатываться индивидуально, силами отдельных семей, или же целыми обществами. По всей вероятности, в разных местах этот вопрос будет решаться по-разному. Что касается наемного труда, то для семейств, в которых много ртов и мало рабочих рук, сделано исключение, и им разрешено пользоваться наемным трудом».

По поводу заявления Спиридоновой на втором крестьянском съезде, что «к весне будет уже осуществлена социализация земли», Калегаев, улыбаясь, сказал: «Это, конечно, только радужные надежды».

Большевизм и сибирское крестьянство

Из интервью с Калегаевым видно, что в Европейской России, для которой декрет о земле имел жизненное значение, большевизм к концу 1917 г. еще не завязал никаких связей с деревней, а из предыдущего видно, что в последующее время эти отношения стали складываться неблагоприятно на почве продовольственной политики.

В Сибири земельный вопрос представлялся совершенно иным. Здесь предоставление земли всем желающим означало, за самыми незначительными исключениями, расхищение не частновладельческих, а казенных участков, участков, предназначенных для переселенцев, или же показательных хозяйств. Коренное население Сибири относилось к земельному вопросу равнодушно, и аграрная демагогия не говорила ему ничего. Но зато сибирское крестьянство не испытало и какого-либо гнета нового режима. Ему стало житься спокойнее. Начальство перестало тревожить, налогов никто не взыскивал, солдат никто не призывал. Вернувшиеся с войны фронтовики, нахватавшиеся разных учений и политики, немного мутили деревню, но сибирские расстояния и холода охраняли ее и от местных, и от центральных заправил. Продовольственные отряды еще не проникли в Сибирь, т. к. состояние транспорта не позволяло вывезти из нее и те запасы, которые были заготовлены еще раньше. Что же касается твердых цен и монополий, то деревня познакомилась сними уже в первый период революции и отвечала на них уменьшением подвоза.

Больше ощущали социалистическую систему нового режима окрестные деревни крупных городов. В Омске, например, — центре хлебного, ; мясного и масляного рынка — стал ощущаться весною 1918 г. недостаток ; муки и особенно мяса и масла. Объяснялось это тем, что местный совдеп, стремясь осуществить национализацию торговли, производил реквизи-i цию всех привозившихся товаров и убил базарную торговлю. Крестьяне начали чувствовать здесь впервые тяжесть слишком последовательной I регламентации. Но, повторяю, это коснулось лишь районов, близко I примыкающих к городам.

Старожилы и новоселы

Были, однако, и среди сибирского крестьянства такие элементы, для которых большевизм оказался легко воспринимаемою заразою. Это — не устроившиеся или плохо устроившиеся переселенцы.

Для Сибири расслоение крестьянства на «старожилов», к которым обычно относятся и переселенцы, устроившиеся лет 10—15 тому назад, и «новоселов», еще не пустивших корней в сибирскую землю, почти равносильно классовому делению. Первые — бары, маленькие помещики, фермеры, живущие нередко в каменных домах с крашеными полами. Вторые — пролетариат, частью безземельный, частью безлошадный, ютящийся в землянках, пробивающийся батрачеством.

В некоторых районах, например Алтайском, где земельного фонда для переселенцев не хватало и куда все-таки инстинктивно стремился переселенец, чутьем угадывая богатства земли и недр, сосредоточилось перед войной и во время нее много таких «неблагополучных» новоселов, и среди них большевизм, как психология ненависти и злобы ко всякому превосходству в положении, свил прочное гнездо. В других, более восточных районах, например между Красноярском и Иркутском, большевизму покровительствовала природа. Суровая зима, тощая земля, упрямая неподатливость тайги делали условия жизни и борьбы за существование крайне тяжелыми, и новоселы теряли здесь обычное благодушие русского крестьянина и становились жестокими и озлобленными.

Впрочем, переселение в чужие края и связанная с ним борьба за существование вообще влияют на характер, и в сибиряках проявляются суровость и эгоизм.

Большевизм в городе

Городская масса относилась к большевизму иначе. Национализация домов, опись лошадей, обыски, конфискация ценностей — все это вооружало против большевиков состоятельные слои городского населения. Мещанство в Сибири так же, как и крестьяне-старожилы, привыкло к спокойной «хорошей» жизни, хлебосольству, выпивке, достатку.

Теперь стол стал скуднее, вина вовсе исчезли, водка еще с начала войны продавалась из-под полы, а самогонка процветала только в деревне. Что же касается достатка, то следы его приходилось скрывать во избежание соблазна для «товарищей». Во все богатые дома вселены были близкие власти люди, но они пугали менее, чем законные конфискации, которые производились на основании декрета «о золоте», распубликованного в газете «Правда» (№ 9, 16 янв. 1918 г.).

Согласно этому декрету, «все изделия из золота весом более 16 золотников и все золото в сыром виде, находится ли это в руках частных лиц и учреждений или в магазинах, ювелирных и иных мастерских, или в банковских сейфах, переходит в собственность государства, с уплатою владельцам по цене 32 рубля за золотник» (ст. 5).

К этому присоединилось в высшей степени предосудительное с этической точки зрения поощрение доносов. «Не представленные в течение месяца предметы, — говорит статья 6-я того же декрета, — конфискуются при обнаружении без вознаграждения владельцу, но с выдачею трети

вознаграждения тем лицам, которые укажут государству подлежащие конфискации предметы».

После этого все ценности стали закапываться, столовое серебро заменилось деревянными и оловянными ложками, а главное, люди стали смотреть друг на друга глазами недоверия — «не подсмотрит ли, не донесет ли».

Городской плебс

Если о сибирском крестьянстве в массе можно сказать, что оно оставалось чуждым большевизму, то о кругах городского населения будет правильно противоположное. Город всегда представлял более благодарный материал для революции. Сосредоточенное в одном месте, более восприимчивое население, при наличности агитационных средств и демагогии, легко поднять против власти и капитализма. Большевизм, с его деморализующими приемами и покровительством низким инстинктам толпы, не мог, конечно, не прийтись по душе городской черни. Грабежи при реквизициях и конфискациях и просто на улицах, и среди бела дня и среди мрака ночи, захват дворцов, вселение в барские квартиры, комиссарство — этот дьявольский соблазн власти и наживы — не могли не большевизировать городов. Сибирские города были даже более податливы заразе — с одной стороны, из-за обилия в них ссыльнокаторжного политического люда, который заполнял многие земские, городские и кооперативные учреждения и поставлял большевистствующие «верхи», с другой стороны, потому, что низшие слои городского населения очень редко встречали внимательное к себе отношение со стороны городской буржуазии, такой же замкнутой, черствой и неотзывчивой, как и другие сибиряки, по характеру типичные «колонисты».

Законы о наследстве и семье

План проведения в жизнь социализма был продуман большевиками всесторонне, и законодательство их быстро провело меры, которые должны были снести до основания весь буржуазный строй.

После национализации банков, предприятий, земли, жилищ последовало запрещение всяких вообще сделок с недвижимостью в городах («какие бы то ни было сделки по продаже, залогу и т. п. всех недвижи-мостей и земель в городах»),

В мае 1918 г. последовал декрет об отмене наследования (Известия ЦИК, № 87).

«Отныне, —говорит газета "Свобода России" (№ 33,24 мая 1918 г.), — всякий российский гражданин, проживающий в "оазисе" российской социалистической республики, должен знать, что если после всех конфискаций и контрибуций, взыскиваемых и налагаемых различными органами

советской власти, у него останется еще какое-нибудь движимое или недвижимое имущество, то это имущество после его смерти будет объявлено достоянием означенной советской федеративной республики».

Из этого общего правила сделано лишь несколько изъятий. Так, если после умершего остались нуждающиеся (т. е. не имеющие прожиточного минимума), нетрудоспособные родственники по прямой нисходящей и восходящей линии, полнородные и неполнородные братья или супруг, то, впредь до издания декрета о всеобщем социальном обеспечении, они будут получать содержание из оставшегося после него имущества. Размер этого содержания не фиксирован, однако в законе он должен определяться особыми учреждениями, ведающими делами социального обеспечения и состоящими при советах рабочих и крестьянских депутатов. Далее, если имущество умершего не превышает 10 тысяч рублей, в частности, состоит из усадьбы, домашней обстановки и средств производства трудового хозяйства в городе или деревне, то оно поступает в непосредственное управление и распоряжение имеющихся налицо супруга и перечисленных выше ближайших родственников.

Наследование — институт, покоящийся не только на фундаменте собственности, но и на семейных началах. Коммунизм стремится разрушить и то, и другое. Несправедливо, говорят коммунисты, что лучшие экземпляры женского пола достаются богатеям и недоступны большинству. Отсюда логически вытекает новый решительный шаг: «национализация женщин».

Однако слухи о подобном декрете и его проведении в жизнь остались без документального подтверждения. В Омске был получен лишь декрет о расторжении браков (Собрание Узак.,№ 10, ст. 152). Упрощенность порядка расторжения брака по этому декрету достигает высшей степени.

«Брак расторгается по просьбе о том супругов или хотя бы одного супруга (ст. 1).

Убедившись в том, что просьба о расторжении брака исходит действительно от обоих супругов или одного из них, судья единолично постановляет определение о расторжении брака, в чем и выдает супругам свидетельство» (ст. 6).

Если принять во внимание и легкость вступления в брак по советскому закону (Собран. Узак., №11, ст. 160), не ограничивающему притом последовательное вступление в новый брак никаким числом (действовавший в России закон допускал лишь троекратное вступление в брак), то можно утверждать, что семейному началу советские законы нанесли все же большой удар.

Однако бытовые устои расшатываются не так легко, и законы, направленные в сторону перевоспитания буржуазной психологии, имели худшую судьбу, чем всякие национализации. Последние только разрушали, ничего не созидая. Первые даже не разрушали, а просто оставались на бумаге.

Социализм из-под палки

Из всех декретов советской власти видно, что законодатель не верил в сознательность населения и издавал для него устрашающих скорпионов.

Важнейший декрет о земле свидетельствует о том, что советские власти не доверяют способности их граждан проникнуться уважением к общественному достоянию. Он проектирует поэтому создание армии земельных комиссаров «для контроля и наблюдения за тем, чтобы все внесенное в опись не было обесценено, попорчено, продано или передано кому-либо» (Инструкция земельным комиссарам, ст. 12).

Декрет «О борьбе со спекуляцией» (Собр. Узак. рабоч. и кр. прав., № 3), устанавливающий драконовские меры воздействия против людей, которые, пользуясь тяжелым положением других, стремятся извлечь для себя максимальную прибыль, свидетельствует, что советская власть не верит в готовность «реального» человека социалистического государства пожертвовать своими интересами на пользу общую. Если принять во внимание, что революция демократизировала спекуляцию и из залов биржи перевела ее к Сухаревой башне, то подозрительное отношение советского законодательства к гражданской сознательности населения приобретает еще более показательное значение.

Тем же отношением к населению проникнуто все продовольственное законодательство советской России. Конфискации, реквизиции, секвестр, твердые цены, карательные отряды — вот система продовольственной политики советской власти, начиная с положения 27 октября 1917 г. о расширении прав городских самоуправлений в продовольственном деле (Собр. Узак. раб. и кр. прав., № 1, ст. 7).

Декрет об отмене наследования, предоставляющий завещать лишь имущество стоимостью до 10 тысяч рублей, дополняется запретом дарений при жизни иначе, как по нотариальному акту. Очевидно, законодатель, не доверяя социалистической ревности граждан, боится обходов законов о наследовании.

Точно так же декрет 14 декабря 1917 г. о запрещении всяких сделок с недвижимостью в городах проникнут недоверием к сознательности граждан социалистической России, и для лиц, продолжающих продажу и покупку недвижимых имуществ и земли и не подчиняющихся постановлению, установлены денежные взыскания вплоть до конфискации имущества.

Угрожая за нежелание социализироваться, большевики стремились разрушительным путем воздействовать на косность невежественной мысли и дать ей революционное направление. Этот метод особенно усердно применялся в отношении религии.

Поход на Церковь

Мирное сожительство с совдепом только однажды нарушилось в Омске. Это было в те дни, когда большевики объявили войну церкви.

Архиерея, почтенного старика, арестовали и в холодную ночь буквально волокли в арестантскую, откуда выпустили, заметив опасное возбуждение масс. Казачий Никольский Собор осаждался и обстреливался, когда предполагалось провести секуляризацию церковных ценностей. Следы пуль остались свидетельством тех методов, которыми большевики старались поколебать уважение к святыням. В пасхальную ночь, во время крестного хода, из озорства производилась стрельба, пугавшая молившихся и нарушавшая торжественность службы.

Ничто, кажется, не повредило так большевикам в глазах населения, как именно эти кощунственные выходки, которые в глазах верующей и консервативной массы казались истинно «бесовским наваждением».

Эту черту большевизма и это отношение к нему пророчески верно предвидел Достоевский.

Брестский мир

Русский народ еще не дорос до патриотизма. Высокое чувстволюбви к отечеству дается культурой и национальными бедствиями. Первого народ был лишен виною не только своих правителей, но и всей своей истории. Второго он еще не почувствовал ко времени большевиков. В маленькой стране патриотизм элементарнее и понятнее народу; в огромной, необъятной, как Россия, — он непостижим, он кажется отвлеченным. Русский народ состоит из массы местных или национальных патриотов: сибиряков, уральцев, украинцев и т. д.; всероссийские патриоты — это горсточка людей из интеллигенции и служилого класса, абсолютно значительная, но относительно теряющаяся в море общего населения.

Вот почему для большевиков прошло безнаказанным и их «соглашение» с немцами во время войны, и даже Брестский мир. Что могло быть позорнее и тягостнее для России? Отторжение огромной территории на Западе и Юге (Украйина и часть Кавказа), принятие обязательств по возмещению убытков, причиненных Германии во время войны, притом без разложения этого обязательства на те части территории, которые отходили от России, установление таких условий ввоза и вывоза, которые должны были совершенно разрушить русскую промышленность, разоружение армии и флота.

Казалось, и самый темный ум мог понять, что этот мир был, в сущности, продажею России, но всероссийский съезд советов ратифицировал Брестский договор, расписавшись под преступным актом.

Грандиозность гражданской войны в России — не плод реакции, а последствие непризнания Брестского договора, который расколол страну надва не только непримиримых внутренне, но и разнородных по внешней ориентации лагеря. Брестский мир заставил тех, кто желал спасти страну от столь откровенно созданного немецкого ига, обратиться к помощи Антанты.

Поражение Германии разрушило Брестский мир, а революция в Германии окончательно добила ее, сделав неспособной для агрессивной политики. Большевики объявили Брестский мир образцом своей гениально предусмотрительной тактики. Они добились «передышки», а Брестский мир оказался жалким клочком бумаги.

Они правы: не Брестский договор, а «социализм» и «дьявольщина» подымут народ против коммунизма, но именно Брестский мир будет стоять на первом месте в обвинительном акте истории против «народных комиссаров». Этим актом положено начало разрушению и моральному падению России.

«Бесы»

Почти пятьдесят лет тому назад был напечатан впервые один из лучших романов Ф. М. Достоевского — «Бесы». Но никогда еще глубина содержания этого талантливого произведения, пророческая проникновенность его автора в психологию русских революционеров, его жестокая и бичующая правда не чувствовались с такою осязаемостью, как сейчас.

Теперь, через пятьдесят лет, «светлая личность» получила, наконец, так долго ожидаемую возможность

Порешить вконец боярство, Порешить совсем и царство, Сделать общими именья И предать навеки мшенью Церкви, браки и семейства — Мира старого злодейство.

Так как осталась прежняя программа («Бесы», стр. 341), то «светлой личности» приходится применять и прежние методы борьбы, т. е. «делать убийства, скандалы и мерзости» — «для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и из всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее,  но с бесконечной жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения — вдруг взять в свои руки» (стр. 644).

Успех этих методов борьбы обеспечен. «Россия есть теперь, по преимуществу, то место в целом мире, где что угодно может произойти без малейшего отпору» (стр. 359).

Ну кто мог поверить, что действительно всё, решительно всё произойдет в России без малейшего отпору?

Этим не исчерпываются вещие слова Достоевского. Он хорошо знал русских людей, знал душу народа и психологию интеллигента, и он без ошибки определил, кто будет производить революцию.

«На первом месте стоят люди, которых соблазняет "мундир", чины, должности, высокое звание секретарей, тайных соглядатаев, казначеев, председателей (читай "комиссаров") и их товарищей.

Затем следующая сила — сентиментальность. "Социализм у нас распространяется преимущественно из сентиментальности".

Затем следуют чистые мошенники-, ну, эти, пожалуй, хороший народ; иной раз выгодны очень.

Наконец, самая главная сила — это стыд собственного мнения. Вот это так сила!»

— Да ведь это всё сволочь! — с удивлением восклицает Ставрогин, когда неукротимый агитатор, вселитель «бесов» в мирных обывателей, Верховенский так правдиво охарактеризовал состав своей революционной армии (стр. 373-374); но Верховенский не гнушается «сволочи»:

— Материал! Пригодятся и эти.

Однако он сознает, что для «сволочи» нужно особое обращение. Поэтому он одобряет систему, при которой «каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Все рабы и в рабстве все равны. В крайнем случае — клевета и убийство, а главное — равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям — не надо высших способностей. Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается камнями; рабы должны быть равны» (стр. 404—405).

Итак, понижение уровня культуры и низведение всех на положение равных между собою рабов, подчиненных деспотической революционной власти.

«Без деспотизма не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство» (стр. 405).

Роковая судьба ожидает сокровища веками накоплявшейся культуры. Когда восторжествуют скотское равенство и свобода бунтующих рабов, тогда «подлый раб», «вонючий и развратный лакей... первый взмостится на лестницу с ножницами в руках и раздерет божественный лик великого идеала во имя равенства, зависти и... пищеварения» (стр. 329).

Обличительный роман Достоевского бичует всю русскую интеллигенцию. Но кто больше всех воплотил в себе носителей «бесов»? Читатель сумеет ответить на это сам.

Но читатель спросит: кто же спасет Россию? Достоевский предвидел и этот вопрос, и он дал на него два ответа. Один — предположение паразитического русского либерала (стр. 35): «Россия есть слишком великое недоразумение, чтобы нам одним разрешить его без немцев».

Другой ответ взят из Евангелия: «Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло... И вышли жители смотреть случившееся; и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме».

Большевики-разрушители

Когда Достоевский писал своих вещих «Бесов», он знал только русских революционеров. Но Ленин усиленно подчеркивает, что большевики ставят своей задачей международную разрушительную работу. Он излагает эти стремления в книге «Государство и революция» (Пг., 1918), написанной на крейсере «Аврора», когда ее автор скрывался от Керенского, и не законченной ввиду того, что после октябрьской революции автор предпочел практические опыты социального переустройства теоретическим исследованиям о нем.

«Ход событий, — говорит Ленин, — вынуждает революцию концентрировать все силы разрушения против государственной власти, вынуждает поставить задачей не улучшение государственной машины, а разрушение, уничтожение ее» (стр. 31).

«Государство, — объясняет дальше Ленин, цитируя Энгельса, — есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим, и в демократической республике ничуть не меньше, чем в монархии» (стр. 75).

Ленин предупреждает, что иллюзий не должно быть: «Диктатура пролетариата дает ряд изъятий из свободы по отношению к угнетателям, эксплуататорам, капиталистам. Их мы должны подавить, чтобы освободить человечество от наемного рабства, их сопротивление надо сломить силой; ясно, что там, где есть подавление, есть насилие, — нет свободы, нет демократии» (стр. 83).

Это подавление силой Ленин считает необходимым и в отношении рабочих, «глубоко развращенных капитализмом» (стр. 96).

«Народ подавить эксплуататоров может и при очень простой машине, почти что без машины, простой организацией вооруженных масс, вроде советов рабочих и солдатских депутатов» (стр. 85).

«Учет и контроль — вот главное, что требуется для налажения, для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества. Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие... Все общество будет одной конторой и одною фабрикою, с равенством труда и равенством платы» (стр. 95).

Я сомневаюсь, чтобы эти слова Ленина нуждались в каком-нибудь комментарии. Вопрос идет лишь о том, насколько может увлечь человечество так соблазнительно изображаемое Лениным «равенство нищеты». Но Ленин утешает читателя, что к этому «равенству» скоро привыкнут.

«Когда, — говорит он, — все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учет и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому Подобных "хранителей традиций капитализма" — тогда уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие — люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить с собой они едва ли позволят), — что необходимость соблюдать несложные основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой» (стр. 96).

Англия и Америка на очереди

Все ли государства требуют столь жестокого разрушения? Не составляют ли исключения великие демократии? Ленин отвечает на эти вопросы решительным отрицанием.

«Теперь, — говорит он, — в эпоху великой империалистической войны, Англия и Америка, крупнейшие и последние во всем мире представители англосаксонской "свободы", в смысле отсутствия военщины и бюрократизма, скатились вполне в общеевропейское грязное, кровавое болото бюрократически-военных учреждений, все себе подчиняющих, все собою подавляющих. Теперь и в Англии, и в Америке предварительным условием всякой действительно народной революции является ломка, разрушение "готовой" (доведенной там в 1914—1917 гг. до "европейского" общеимпериалистического совершенства) государственной машины» (стр. 36).

«Бесы» России стремятся разрушить весь мир.

«Большевизм» и «коммунизм»

(из психологии русской революции)

Из предыдущего видно, что «большевизм» в русской революции должен был оказаться явлением несравненно более широким, чем «коммунизм». Коммунизм чужд и непонятен огромной массе населения, между тем как большевизм как психологическое явление, как настроение революционности мог захватить огромную массу городского и сельского населения.

Временное Российское Правительство с первых дней революции и вплоть до октябрьского переворота 1917 г. систематически подготовляло успех «большевизма». Попавши сразу в плен Петроградского совдепа, не нашедши в себе смелости расправиться с вожаками большевизма по тем методам, которые применяют последние, оно с непростительною неосторожностью разрушало всю административную организацию царского периода, оставляя вместо нее либо пустое место, либо неподготовленных, неопытных людей. В то же время происходило разложение армии армейскими комитетами, митингами, братаньем, а главное, упорной пропагандою мира. Большевики сознательно направили усилия своей преступной демагогии в солдатскую массу и достигли верного успеха. Вкусившие прелесть безнаказанной разнузданности, освободившиеся от чувства дисциплины и долга по отношению к родине, солдаты превратились в распространителей идей «большевизма», так как они его могли понять. Разумеется, не

«коммунизм» проповедовали они в деревнях, куда вернулись с фронта, а систему безначальности и самоуправства. Так поняли они сущность советского строя. Долой войну, долой налоги, долой начальство, долой вообще все обязанности! Вот идеология большевиков первой формации.

После октябрьского переворота число адептов большевизма значительно увеличилось. Кроме пропаганды безначалия, с фронта большевизм принес вдеревню лозунги: «захватывай землю», «грабь награбленное». Был ли это коммунизм? Конечно, нет. Опять те же хищные революционные инстинкты, то же отрешение от правовой сдерживающей психологии в пользу безудержного разгула.

Нечего говорить о городских массах. Правда, здесь, среди сознательной части рабочих, могло быть искреннее увлечение идеями коммунизма, но преобладающим было, однако, все же хищничество дележа и захвата.

Представим себе, что «большевизм» проник в Америку. Пролетариат Соединенных Штатов мог бы, разумеется, выделить из своей среды сознательных коммунистов. Но их было бы недостаточно для разрушения капиталистического строя и буржуазного государства. Американские коммунисты привлекли бы, быть может, на помощь негров. Эти последние, конечно, не были бы уже «коммунистами», но они оказались бы не менее «доброкачественными» большевиками, чем кронштадтские матросы и сельская беднота.

Коммунизм в Китае был бы совершенно беспочвенным, но он породил бы миллионы «большевиков» из хунхузов, рикш и кули, которые охотно обрушились бы прежде всего против иностранных концессионеров, а потом против своих генерал-губернаторов и полицейских, усмиряющих граждан китайской республики кнутами и бамбуками.

Что могло быть противопоставлено «большевизму» в этом широком смысле? Если бы русская интеллигенция не была так оторвана от народа, если бы между нею и крестьянством или городским населением существовали большая связь и взаимное понимание, большевизм можно было бы парализовать. Но этого не было. Самоуправления земские и городские были всегда цензовыми и по составу, и по духу. Новые демократические, послереволюционные, не успели привиться. К тому же они были наполнены теми же чуждыми народу интеллигентами, только из левых партий. Это мало меняло дело. Учреждения эти не стали ближе к народу только от того, что они представляли левые политические течения, и октябрьская революция безжалостно и бесследно смела все земства, не вызвав никакого сожаления в крестьянстве.

Суд? Он нужен народу. Но суд в деревне был в высшей степени неудовлетворительным, и революция противопоставила ему самосуд. А суд в городе отличался либо медлительностью производства (окружной суд), либо торопливостью и недостаточною чуткостью (мировой суд, построенный на идее судебного невмешательства в процесс). Во всем старый строй оказался отставшим и грешным. Населению нечего было любить. Заразившись духом революционности, оно охотнее всего поддавалось настроению «большевизма». Революционный город и безразличное ко всему «интеллигентскому» крестьянство, устраивавшее свою жизнь и не жалевшее о разрушениях в городах, обеспечивали победу большевизма.

Кто оставался в стороне от этого победного шествия большевиков? Крупная буржуазия из классовых интересов, но ее — капля в море; офицерство, угнетенное и озлобленное безжалостными преследованиями и зверскими расправами, — но оно было рассеяно и неорганизованно; наконец, интеллигенция, жаждавшая правового государства и демократических начал управления, возмущенная насилиями и издевательством над человеческою личностью и над свободами, — но она не находила никакого сочувствия в населении, которое не воспользовалось «свободами», потому что интеллигентские свободы печати, слова, совести ему не нужны.

Против большевизма боролись еще и все те, кто видел в нем, несколько преувеличенно, создание немецкой интриги, но совершенно правильно — союзника немцев в деле поражения России. Брестский мир вызывал краску стыда за позор великого государства, но и это было чуждо некультурному народу. Что понимал он в задачах Великой России и ее международном положении? Война была народной по размаху, но не по сознанию.

Но если «большевизм» не встречал противодействия, как система, и даже имел успех, как «настроение», то лишь до тех пор, пока он не расстроил вконец народного хозяйства. Лишь только город стал голодать, деревня обираться, железная дорога останавливаться, а ложь обещанного мира обнаруживаться — стали крепнуть и антибольшевистские силы.

Во главе движения должны были стать буржуазные круги, умеренные социалистические партии и офицерство.

Что могло обеспечить им успех?

Разрушению большевизма должно было быть противопоставлено экономическое возрождение страны. Укрепление финансов и улучшение снабжения — вот что могло показать народу реальное превосходство антибольшевистских сил. Для этого необходима была быстрота свержения большевизма, скорейшая ликвидация гражданской войны — только тогда можно было приступить к творчеству.

Какие методы могли обеспечить успех?

Торжество большевизма основано было на том, что он предоставлял свободу всем революционным порывам. Искоренение коммунизма не должно было непременно сопровождаться ликвидацией всех прочих последствий революции. В частности, народу необходимо было оставить свободное устройство своей местной жизни, лишь направляя, а не насилуя его волю.

Революция должна быть признана, свержение большевизма не может быть реставрацией.