Очерк седьмой. Юные бродяги
ОЧЕРК СЕДЬМОЙ
ЮНЫЕ БРОДЯГИ
Скорый поезд отправляется из Харькова в Сочи, излюбленный курорт на Черноморском побережье. Продрогшие от холодов москвичи спешат в тепло набраться сил на взморье. Все места заняты. В поездах дальнего следования Советского союза могут ездить только плацкартные пассажиры. Ввиду крайней утомительности долгой езды, каждому пассажиру полагается спальное место.
Ночью я просыпаюсь от топота на крыше вагона. Кто бы это мог быть? Загадка разрешается, когда я утром прохожу в вагон-ресторан. Три юнца в возрасте от 10 до 13 лет в лохмотьях стоят на площадке вагона и попрошайничают, а проходящие пассажиры подают им куски хлеба и мелкие монеты.
Прямо удивительно. Я ведь знаю, что имеются превосходные учреждения для беспризорных. Почему же им прямо не говорят, чтобы они направлялись туда, а вместо этого подают им? С немецким простодушием я стараюсь уговорить этих ребят поступить в детский дом. Они лукаво улыбаются и взбираются на крышу вагона.
В вагоне-ресторане один из пассажиров вмешивается в нашу беседу: «Вот, мой приятель был тоже когда-то беспризорным, а видите кем он стал — уважаемым человеком. Он много лет заведывал исправительно-трудовым учреждением, теперь он студент». — «Да, но почему же этим юнцам дают здесь шататься? — спрашиваю я с удивлением. — В Москве теперь редко можно встретить беспризорного. Почему же они здесь шныряют по крышам вагонов?».
— «Теперь вы редко встретите бродяжничающих детей. Эти путешествуют видимо из любви к приключениям. Они хотят видеть свет. От холода бегут к теплу. Вот, справьтесь на Кавказе, — там вообще нет беспризорных, и никогда не было кочующих ребят. Там очень крепкие семейные традиции, — и кроме того там почти всегда очень тепло».
Оба моих собеседника бережно складывают остатки своего хлеба. «Я отдам это своим друзьям», — говорит бывший беспризорный, — «я ведь тоже когда-то два года разъезжал на вагоне и под вагоном... Никогда в жизни я не забуду про это время»...
В Москве на мои вопросы отвечает руководящий работник Наркомпроса. Он рассказывает о причинах, породивших беспризорность среди русских детей. Мировая война и интервенция привели страну в состояние длительной разрухи. До 1920/21 года польские войска стояли в Белоруссии, германские — на Украине, английские — в Бакинском нефтеносном районе, японские войска — на Дальнем Востоке. В 1921 году голод значительно опустошил Поволжье и Урал. Страна не могла жить нормальной жизнью. Множество семейств бежали с насиженных мест, отцы и матери теряли своих детей и не могли их больше найти. Было неизбежно, что сотни тысяч детей оказались беспризорными.
До революции в деревнях всегда встречались нищенствующие дети, но они побирались не дальше соседней деревни, а оттуда их возвращали обратно. Вследствие недостатка средств у органов общественного призрения, пристроить из них удавалось только немногих. Большинство же оставалось беспризорными в деревнях и никем не учитывалось.
Работа с беспризорными детьми в России началась только после революции. Но развертывание этой работы по-настоящему относится к 1921 году, ко времени окончания гражданской войны. Уже год спустя было собрано около полумиллиона детей. Была организована специальная деткомиссия и учреждена детская социальная инспекция, в задачи которых входило собирать беспризорных детей. Старые приюты были реорганизованы, а прежние закрытые учреждения были увязаны с общественными организациями. Работа с детьми перешла тогда от Наркомсобеса, ведавшего этим делом полностью, к Наркомпросу.
Дети были разбиты на различные категории. Подростки до 16 лет, подпавшие только под влияние улицы, но еще не ставшие правонарушителями, были направлены в трудовые колонии. Несовершеннолетние от 16 до 18 лет были переданы Наркомтруду для помещения в профессиональные школы, а правонарушители из их числа — Наркомюсту. Вскоре обнаружилось, что подросткам, прожившим больше года на улице, очень трудно приспособиться к новым условиям и они попросту убегали. К делу были привлечены профсоюзы и общество «Друг детей». Были организованы небольшие общежития на 20, 40 и 50 ребят и в напряженной воспитательной работе выработаны методы, пригодные для работы с трудновоспитуемыми.
Прежде всего требовался индивидуальный подход к трудным ребятам. Их выделили в отдельные учреждения. Основой их воспитания является производительный труд. Беспризорные не поддаются чисто школьной учебе. Если им при работе не хватает знаний, они сами стремятся приобрести их. Если, например, нужно произвести какой-нибудь расчет, беспризорный убеждается, что ему необходимо научиться считать, чтобы справиться с работой. Тогда он сам выражает желание учиться. Таким образом в процессе работы он убеждается, что учиться ему необходимо.
«Эти ребята чрезвычайно энергичны, — говорит мне сотрудник Наркомпроса, — для них самое лучшее, если они сами за что-нибудь возьмутся. За работой они забывают о своем преступном прошлом, работа же отвлекает их йот старых привычек. Возьмем простой пример. Парнишка был карманным вором. Своими маленькими ловкими руками он незаметно мог пролезть в любой карман. Теперь он стоит у станка и работает. Он заинтересован техникой, его рука развивается, становится крепкой и мускулистой. Таким путем он становится больше неспособным к прежнему ремеслу. Или вот еще — он раньше воровал, чтобы купить себе папиросы, а теперь он получает карманное деньги, потом станет получать настоящую заработную плату, — зачем же ему еще воровать?».
— «Не тянет ли беспризорного к его старым приятелям?» — спрашиваю я. — «Редко. Он ведь не одинок и не попадает в чуждую среду. Он по-прежнему среди своих. Видите ли, мы всему научились на опыте, сначала мы делали немало ошибок, но теперь мы отлично знаем, что лучше всего действовать на чувство чести этих ребят. У беспризорных честолюбие действительно развито сильнее, чем у других ребят. Замки ведь все равно бесполезны, так как они без труда откроют любой замок, — поэтому им вверяются ключи. Они при этом вначале бывают сильно поражены, что с ними обращаются как с «порядочными». Мы можем быть довольны нашими успехами. Ошибки имеются, понятно, и у нас, но ежегодно мы все же передаем промышленности от 15 до 20 тысяч подготовленных молодых рабочих. Как правило, мы устраиваем их в порядке групповой передачи, а наиболее трудных передаем индивидуально. За редкими исключениями мы выпускаем всех в возрасте 16 лет».
В коммуне ОГПУ имени Дзержинского в Харькове я беседовала с учительницей. Я встретилась с ней случайно после ее уроков и, так как она превосходно говорит по-немецки, многое могла узнать у нее. Она десять лет занимается с бывшими беспризорными и уже не думает переходить в другую школу. По ее словам эти ребята куда интереснее остальных детей и обладают большим жизненным опытом.
— «У них обнаруживаются избыток энергии и совершенно исключительные способности. Многие из них пристали к беспризорным, так как обыденная жизнь их не удовлетворяла, — рассказывает она. — Их привлекают особые задачи, какие-то особенные профессии. Некоторые хотели бы стать изобретателями. Большинство из них незаурядные натуры. Почти все любят математику. Особенностью нашей коммуны является то, что у нас никогда не допускаются расспросы ребят об их прошлом. Когда они сами заводят разговор об этом, учитель не уклоняется от разговора, но вопросов никаких не задает. Этот метод у нас испытан Дети начинают жить заново, и прошлое бледнеет в их сознании».
В рабочей комнате против нас сидит подросток лет пятнадцати, который немножко учился немецкому, и прислушивается к нашей беседе. Незадолго до того я встретила его в коридоре и спросила его о чем-то. Он ответил довольно неприветливо, я его оставила в покое и вступила в разговор с маленьким двенадцатилетним дежурным, стоявшим с винтовкой в передней перед большим несгораемым шкафом. Тот весьма охотно отвечал на мои вопросы.
— «Заряжено ли ружье?» — спросила я у проходившего мимо сотрудника. — «Конечно, нет», — ответил он.
Теперь и старшего подростка занимает наш разговор. Он один из старых членов коммуны. Коммуна существует пять лет. Я узнаю, что он привлекает к себе много внимания со стороны лиц, посещающих коммуну, которые пристают к нему с расспросами, а он этого терпеть не может. Но так он не прочь принять участие в общей беседе. Он дополняет сообщения учительницы, и от него я узнаю, как привлекают и принимают новых членов коммуны.
Двое, трое коммунаров направляются на вокзал. Их не сопровождает никто из взрослых. Там коммунары встречают проезжающих беспризорных, рассказывают им о коммуне и приглашают их также вступить в нее. После беседы их оставляют для испытания на вокзале и заставляют ждать до следующего утра. Большей частью они охотно ждут, привлекаемые любопытством и желанием посмотреть коммуну. В тот же вечер в коммуне организуется штаб из вожатого и двух помощников. На следующее утро они на грузовике отправляются на вокзал и везут с собой сапоги. В 12 часов дня вся коммуна с музыкой и знаменами идет к вокзалу встретить новичков. Трое штабных, отправившихся утром, возвращаются с группой вовлеченных ими в коммуну беспризорных. Их торжественно встречают, ведут в баню, моют, переодевают, а старую их одежду сжигают у них на глазах. Некоторое время спустя учителя проверяют, умеют ли они читать и писать, к какой работе пригодны.
Дети моложе 13 лет принимаются лишь в виде исключения. Такое «исключение» сидит за соседним столом. Наш черноволосый паренек подзывает его. Десятилетний малыш всего несколько месяцев в коммуне, но он уже так преуспел, что стал командиром своего отделения. Он светлорусый, с маленькими живыми глазами. Он гордо стоит и очевидно доволен, что его подозвал старший и что его успехи признаны перед посторонним посетителем. У него здесь есть брат, с которым они близнецы и так похожи друг на друга, что, когда он еще не занимал своей ответственной должности и проделывал всякие проказы, это сходство было им обоим на руку. Каждый из братьев усердно старался свалить свою вину на другого, а так как они носили одинаковую одежду коммунаров и, как две капли воды, походили один на другого, трудно было обнаружить виновного. Теперь же он преисполнен важности и сознания собственного достоинства.
Оба бежали от родителей, так как условия жизни были плохи, а родители строги. Вскоре после бегства они потеряли друг друга и лишь год спустя опять встретились в коммуне. Их подобрали во время проведения двух кампаний по вовлечению беспризорных в коммуну. Я выражаю желание посмотреть и на второго брата. Его вызывают, но он совсем не рад, что его показывают, не проявляет никакой склонности отвечать на какие-либо вопросы и скоро опять убегает.
— «Какой у вас распорядок дня?» — спрашиваю я у черноволосого.
— «Встаем мы в шесть часов, приводим все в порядок, затем собираемся вместе и приветствуем нашего командира».
— «Кто же это?»
— «Один из коммунаров, наш выборный. Он утром отдает распоряжения, назначает все дневные наряды и ведет весь распорядок дня, — ни один звонок не раздается без его приказания. Кроме того у нас еще есть 12 командиров отделений».
— «Что же делает руководитель вашей коммуны, если распоряжаетесь вы сами?»
— «У него еще достаточно много дела. Нас ведь здесь 336 коммунаров и, кроме того, с нами вместе работают 140 вольных рабочих. У него не мало дела, чтобы обеспечить работу нашего производства».
— Сколько у вас воспитателей?»
— «Воспитателей у нас нет. У нас 14 преподавателей, которые с нами занимаются, многие из них проводят с нами весь день, мы обращаемся к ним, когда нам нужно. На производстве у нас еще семь инженеров. Самое главное заключается в успешности нашей работы, так как мы ведь существуем собственным трудом».
— «Сколько часов вы работаете?»
— «Четыре часа, затем у нас пять часов школьных занятий, а после этого проводим время в кружках. Больше всего нас интересуют спортивный и кинокружок, но у нас имеются еще литературный, политкружок и многие другие. В музыкальном кружке в оркестре участвует 60 товарищей».
— «Когда же вы бываете на воздухе?»
— «И на это у нас хватает времени. Лето мы проводим на курорте — в прошлом году были на Кавказе».
— «Но ты хотел рассказать мне о распорядке вашего дня», — напоминаю я.
— «Да, утром в половине восьмого мы направляемся либо в школу либо на производство. Занятия кончаются в 12 часов, тогда приходит вторая смена, и от пяти до девяти последняя. После этого мы ложимся в кровати, малыши сразу засыпают, а мы, старшие, ведем разговоры, пока не уснем».
— «Как вас кормят?»
— «Хорошо. Мы ведь заняты полезным трудом, а потому и должны хорошо питаться. Нам дают много мяса и молока».
Работают коммунары на машиностроительном заводе, занимающем большой двухэтажный корпус. До этого я уже видела хорошо и целесообразно устроенные жилые помещения, производственное же здание прямо великолепно. Мне известно’, что ОГПУ организует хорошие предприятрия и не жалеет на это средств. Зато и результаты неплохие. Большие станки на этом заводе составляют предмет гордости бывших беспризорных. Среди них я вижу и станки германского происхождения: Вандерер, Гильдемейстер и т. д.
Когда я прохожу по заводу, работающая молодежь даже не оборачивается, — они работают сдельно и не желают прерывать работы. Они кроме того привыкли часто видеть у себя посторонних и посетители не вызывают у них интереса. Они вырабатывают маленькие сложные бурильные станки. Я беседую с инженером, и он разъясняет мне их устройство. Среди молодежи работает 86 девушек. Большинство из них заняты на работе, требующей особой сноровки.
Потом мне рассказывали, что в этом году 24 коммунара командированы для продолжения образования в высшее инженерное училище. Заработная плата высока, некоторые хорошо квалифицированные работники вырабатывают до 300 рублей в месяц. Вначале, во время обучения, они могут получать только рублей 30 — 40, которых не хватает даже на покрытие их содержания, но им все же оставляют несколько рублей на личные расходы. Каждый получает подготовку по специальности, соответствующей его личным желаниям и склонностям. Обучение продолжается от трех до пяти лет.
— «Много ли случаев воровства?» — спрашиваю я при прощании руководителя культотдела.
— «Многие из беспризорных воруют первые три, четыре месяца, — отвечает он. — Мы не видим в этом ничего ненормального: если парень воровал много лет кряду, ему не так легко отвыкнуть от воровства. Нам удается отвлечь от привычки к воровству благоприятными условиями работы и хорошей заработной платой. В самом деле, если парень получает все, что ему нужно, — зачем же ему еще воровать? Кроме того старшие действуют своим примером, и новички приучаются смотреть на воровство, как на позорное дело».
Каждый вечер в коммуне бывает собрание. Тут тянут к ответу за плохую работу и за другие провинности. Провинившиеся выходят на середину, все остальные стоят кругом и задают им вопросы. Самым тяжелым взысканием считается временное лишение права носить значок коммунара.
В Советской России много подобных учреждений. Я видела профессиональную школу для несовершеннолетних правонарушителей Наркомюста в Москве и учреждение для трудновоспитуемых беспризорных Наркомпроса. Производятся всевозможные опыты. Дети несомненно охотно живут во всех этих учреждениях. В свободное время царит большое оживление, — играют на гармонике, балалайках, флейтах и других инструментах. Бывшие беспризорные весьма жизнерадостны, и ни на ком из них не видно печати шаблонной добродетели. Опыт накоплялся несомненно с большим трудом, были допущены и ошибки, совершаются ошибки и сейчас, но меня всегда поражала в Советской России та особенная готовность, с какой признается всякая ошибка. Возможно, что в этом и кроется причина большого успеха воспитательной работы.