3. Съезд Учредительного Собрания

3. Съезд Учредительного Собрания

Оставим на время Директорию и заглянем хронологически несколько вперед для характеристики деятельности «учредиловцев» в период пребывания Съезда в Екатеринбурге... Это одна из важнейших страниц в истории эпохи, нами описываемой, ибо она дает ключ к пониманию всех последующих событий.

Месяц пробыл Съезд в Екатеринбурге. Майский, преисполненный пессимизмом, который не помешал ему, однако, вести переговоры с Директорией, чрезвычайно иронически отзывается о трудах и днях екатеринбургского сидения Съезда. Этот высший «государственно-правовой орган» России ничем не ознаменовал себя, кроме «добрых намерений» и кипы резолюций¹⁵. Жил он в Екатеринбурге «в положении бедного родственника». Раздираемый непрекращающимся внутренним разногласием между «правыми» и «левыми», он прожил в Екатеринбурге на бивуаках, «не зная, что делать и на что решиться». «Какое жалкое положение занимал Съезд, можно судить по тому, что ему так-таки и не удалось получить в Екатеринбурге хоть сколько-нибудь подходящего здания для своих занятий» [с. 339—340]. Последнее не совсем верно, ибо Съезд обзавелся в конце концов собственным помещением в условиях, достаточно ярко характеризующих умонастроение членов того «правового государственного органа», функции которого, по соглашению на Уфимском Совещании, были ограничены лишь подготовкой созыва У. Собр. К «реквизициям» Съезд сознательно ни разу не прибегал — с некоторым как бы сожалением говорит Святицкий: «Увы! Эсеры действовать по-большевицки не умели» |с. 45]. Для обеспечения себя помещением «учредиловцы» решили, игнорируя местную гражданскую и военную русскую власть, обратиться «непосредственно» к чешскому главнокомандующему фронтом ген. Гайде, для переговоров с которым был послан Брушвит. Гайда на выбор предложил два помещения. Однако соблазнительное для Съезда помещение общественного клуба было занято лазаретом. Опираясь на Гайду, Съезд мог бы выселить этот лазарет. Но Съезд вообще был уступчив, а в данном случае он боялся, кроме того, возбудить общественное неудовольствие. Остановились на здании старого епархиального училища. «Все это показывает — насколько местные власти и учреждения пренебрежительно относились к Съезду членов У. С. В сущности, вопрос о размещении мог быть разрешен очень просто и легко, стоило целиком реквизировать одну какую-либо гостиницу, выселив оттуда спекулянтов и военных. Военные власти, не задумываясь, производили такие реквизиции. Нам же в этом отказывали» |с. 46]. Совершенно естественно, что обращение «учредиловцев» к авторитету Гайды вызвало некоторый саботаж со стороны местной власти. Из позднейших показаний адм. Колчака на суде мы знаем, какое неудовольствие у русских вызывали действия иностранцев с реквизициями помещений [«Допрос». С. 144]. По-видимому, не все возмущались тем, чем возмущался адм. Колчак. Но самое характерное то, что достаточно, очевидно, наивному Святицкому и в мысль не приходило сомнение о праве Съезда У. С. производить какие-либо реквизиции. Мысль эта не приходит потому, что «Черновцы» (наименование Святицкого) по-своему начинают толковать уфимские резолюции и выдвигают Съезд У. С. на первый план: Съезд — это правительственный орган, которому должна быть фактически подчинена Директория.

Тенденция эта определенно сказалась в работах Съезда, весьма Оживившихся с приездом 2 ноября в Екатеринбург Чернова. Дело не в самом Чернове — в какой-либо его инициативе и энергии¹⁶, а в том, что к этому времени на Съезде определенно образовалось «левое большинство». У Съезда намечались два плана работы, разработанные представителями разных крыльев Съезда — правого и левого. Автором одного из них был Святицкий, другого — Д. С. Розенблюм. По плану «левых» Съезд должен быть противопоставлен реакции и явится центром, собирающим вокруг себя активные силы демократии. Прежде всего особая комиссия должна заняться завершением выборов в тех избирательных округах, где они не были закончены. С другой стороны, Съезд должен принять меры, чтобы обеспечить возможность созыва У. С. «Разумеется, задача может быть осуществлена только вмешательством Съезда в его целом во внутреннюю политическую жизнь страны, выражающимся в непосредственном воздействии на политику Вс. пр. и в строжайшем наблюдении за выполнением Правительством всех обязательств, возложенных на него Уф. Соглашением» [Святицкий. С. 48-49]. План Святицкого намечал разработку ряда законодательных вопросов в виде подготовки их для Уч. Собр. и завершал все организацией боевых отрядов и дружин для защиты У. С. Этот план отчетлив и ясен, если мы примем во внимание утверждение alter ego Чернова, что они отлично понимали, что «новые выборы в Уч. Соб.» станут возможны «только тогда, когда мы будем иметь единую Россию», т. е. новым выборам должен предшествовать «довольно большой период времени собирания России». План Святицкого сводил на нет Уфимское Соглашение и пытался передать всю полноту власти «охвостью» старого У. Собр. на длительный период времени — как раз из-за этого ломались копья в Уфе, как раз это было неприемлемо для самых разнообразных кругов русской общественности.

Представитель правого крыла Съезда Розенблюм честно, хотя с большими оговорками и большой осторожностью, с экивоками в сторону помещичьей реакции, исходил из status quo, установленного Уфимским Совещанием. Учредительное Собрание, «по всей вероятности», вынуждено будет ограничиться организацией всероссийской власти, выработкой нового избирательного закона и назначением новых выборов. Поэтому задача Съезда заниматься не столько подготовкой законопроектов, сколько обеспечением самого созыва У. С. С этой целью надо всячески содействовать «великой работе» Веер. пр. по освобождению России от большевицкого и немецкого ига... Любопытные комментарии к таким тенденциям делает Святицкий: «правое крыло Съезда робко и нерешительно встает... на новый путь... отрицания У. С.» [с. 53]. За отсутствием кворума на собраниях оба плана обсуждались лишь на частных совещаниях, причем оказался принятым план Святицкого. 2 ноября с Черновым и Вольским прибыли из Самары более десяти депутатов левого направления. Все они, как оказывается, приехали в «боевом настроении». Небезынтересно то описание совещаний левой группы, которое дает Святицкий. «Совещания происходили в номере Чернова. У многих возникал вопрос: не настал ли уже момент для решительных действий? Некоторые товарищи предлагали уже сейчас выступить против Директории¹⁷. Съезд, по их мнению, должен был бросить перчатку реакции, заявив о разрыве Уфимского Соглашения. Члены Директории эсеры при таком положении не останутся в Директории... Последняя расколется и исчезнет с лица земли сама собой. Съезд останется лицом к лицу с сибиряками и должен употребить все свое влияние, чтобы привлечь на свою сторону чехов и опереться на их военную помощь. Большинство товарищей заняло, однако, более осторожную позицию... Пусть реакция сама даст повод к возникновению гражданской войны. Мы же, чтобы не быть застигнутыми врасплох, должны заняться не медля ни одного дня напряженной работой по подготовке своего контрнаступления... В особенности нам не следует упускать из своего внимания Екатеринбург, где мы должны произвести революционный переворот в первую голову, изгнав сибирское командование и водрузив на его месте свою собственную власть» [с. 68].

Правые имели свои совещания. На них было принято решение выступить печатно против Ц. К. с особым воззванием, «так сказать с контрреволюцией».

6 ноября, наконец, состоялось пленарное публичное заседание Съезда — присутствовала, правда, только «своя публика», работавшая при Съезде. На пленуме был окончательно принят план Святицкого, т. е. план вступления на самостоятельный политический путь¹⁸

Правые после этого не ушли со Съезда и приняли участие в общей посылке делегации в Америку для выяснения вопроса: помогут ли союзники российской демократии или нет?¹⁹ Оставаясь на Съезде, в сущности, «правые» принимали на себя формально как бы ответственность за то, что делалось от имени Съезда²⁰.

Такова была внешняя оболочка. Гораздо важнее было реальное осуществление принятого плана. В сущности, его основной чертой было признание, что с большевиками возможно бороться только при помощи союзников, а с внутренней реакцией (подразумевалось Сибирское правительство) — только при содействии военной силы чехов. И в отношении надежд на вмешательство чехов во внутренние российские дела, и в отношении расчетов на иностранную интервенцию описанные екатеринбургские настроения действительно чрезвычайно резко расходились с настроениями значительной части сибирской общественности, в особенности адм. Колчака, появившегося к тому времени на политическом горизонте. Конкретно задача нового Бюро Съезда формулировалась как подготовка «к активному действию, к защите не словом, а делом Учредительного Собрания»: «предстояла схватка с реакцией — надо было к ней готовиться». В первую очередь решено было заняться агитацией. Ее лозунг — «защита У. С. и образование для этой цели рабоче-крестьянских добровольческих отрядов, а также русско-чешских батальонов» [с. 75]²¹. Бюро озаботилось посылкой депутатов в крупные заводские поселки Урала в целях мобилизации отрядов против реакции. Далее Бюро вошло в сношения с чехами относительно образования в Екатеринбурге «русско-чешских полков» наподобие уфимских. Командный состав должны были поставлять чехи, а добровольцев набирать «учредиловцы». «Мы же, — повествует Святицкий, — имели и право распоряжения этими частями, а также право надзора за офицерским составом, отстраняя от командования малонадежных для нас (в демократическом смысле) офицеров» [с. 76]. Другими словами, и здесь организаторы пытались таким путем обойти русские военные власти и за их спиной создать какую-то самостоятельную военную силу²². «Мы имеем основания надеяться, — пишет Святицкий, — что... в той борьбе, которая вскоре и неизбежно завяжется между нами и этим (т. е. Сибирским) правительством, чехи будут действовать либо открыто с нами вместе, либо соблюдая в отношении нас дружественный нейтралитет. Нашей целью было обеспечить сотрудничество чехов. В этом смысле действовали в разговорах с чешскими представителями и руководители Съезда: В. М. Чернов, В. К. Вольский, И. М. Брушвит и др. Надо признать, что все подобные разговоры оставляли желать большего: чехи как будто избегали откровенно говорить на откровенные темы. Все ограничивалось изъявлениями чувств симпатии, дружеской поддержки и т. п. Встречая такое отношение, и мы избегали пока ставить вопрос прямо, надеясь, что само развитие событий поставит чехов в решительный момент по одну сторону баррикад, вместе с нами» [с. 83].

«Для обороняющейся демократии, — продолжает Святицкий, рассказавший очень много закулисного из партийной деятельности в порыве откровенности, которая часто появляется у оппозиционеров, — огромным препятствием, тормозом служила политика бесформенной и нерешительной «коалиционной» Директории. Становилось нужным в первую очередь «расчленить» это препятствие. Либо Директория будет с нами и вполне наша, либо пусть не будет ее самой! Таково было наше настроение... Мы, конечно, не предполагали, что Съезд сейчас же, на первом же своем закрытом политическом пленарном заседании, должен объявить Уфимское Соглашение нарушенным и вообще объявить войну Директории. Наша цель была воздействовать на Директорию. До сих пор мы не упускали случая пытаться и устно, и письменно влиять на с.-р-ю часть Директории... Только что... председатель Съезда Вольский довольно резко предостерегал товарищей. Старался воздействовать... и Цент. Ком. партии, послав в этих целях в Омск творца Уфимского Соглашения — М. Я. Гендельмана, к этому времени уже настроенного против политики Директории» [с. 88]. Выжидая «удобного» момента, Съезд на практике весьма мало считался с распоряжениями, которые шли из Омска от имени Директории.

На прямое запрещение Болдырева формировать добровольческие части помимо военного министерства Съезд ответил отказом, ибо добровольческие части, организуемые в защиту У. С., не могли быть распускаемы Правительством. Приказ Болдырева направлялся не к Съезду, а к Совету управл. ведомствами бывшего Самарского правительства, который в Уфе как бы отправлял функции областного правительства и формировал добровольческие части согласно директивам Совета. Совет упр. вед. не подчинился распоряжению Болдырева с «ведома и одобрения Съезда...» «И что было весьма характерно, — добавляет эсеровский летописец, — ему предложило помогать в этой работе и высшее чешское командование» [с. 86].

В октябре размеры территории Совета упр. вед. — власть осуществлялась здесь 4 эсерами: Филипповским, Веденяпиным, Климушкиным и Нестеровым — ограничивались Уфой и окружающим районом. Несколько неожиданно самоликвидирующееся Правительство ожило и признало в качестве высшего политического органа Съезд У. С. Между Советом и Бюро Съезда установились самые оживленные сношения путем посылок курьеров, корреспонденции и переговоров «по прямому проводу». С Бюро Съезда Совет сносился почти по всем главным вопросам. Действительно получалось самостоятельное правительство, обладавшее и собственной армией, и собственными деньгами (из парижского доклада Ключникова) и подрывавшее авторитет всероссийской власти. Поистине вся деятельность Съезда носила характер антигосударственный и по тем временам антинациональный. Никакая демократическая прикрышка не могла оправдать партийного политиканства. Это было только политиканство, ибо у Съезда, как мы увидим, не было никакой реальной силы. Более чем естественно, что при таких условиях направление деятельности Съезда вызывало к себе резкое отрицательное отношение даже со стороны элементов далеко не реакционных. В кругах же, действительно реставрационно настроенных и враждебных по существу всяким проявлениям со стороны так называемой «революционной демократии», видевших в проявлении коллективной воли лишь выражение мнений толпы, росло чувство прямой ненависти к тем, которые разрушали своей работой противобольшевицкий фронт. Широкая публика не могла разбираться в партийных нюансах — да и не было материала для этого.

В одних тонах обрисовывалась деятельность партии эсеров, и отношение к партии рикошетом переносилось клевой части коалиционной Директории, не всегда умевшей, как мне кажется, выбрать правильную тактику в сложной обстановке.