4. На другой день

4. На другой день

Только казалось «в последние часы Совещания», что решение в Уфе найдено, что «демократия может объединиться в единую силу, что дух борьбы и недоверия отлетел, унесенный пережитым и осознанным общим горем, горем страны, и что мы способны к работе возрождения» [Аргунов. С. 20]. Решение в Уфе не было найдено.

Внешне победила тактика Авксентьева³³ и «умная диалектика» Гендельмана. Победили эсеры — утверждает Серебренников в противоположность Майскому: «Сибиряки и примыкающие к ним группы пошли на большой принципиальный компромисс, вырвав у противников некоторые уступки непринципиального свойства» [с. 13]. 28 сентября на Съезде членов У. С. Гендельман говорил: «Для нашей партии сегодняшний день — великая награда за борьбу в деле освобождения России... Сегодня перед нами разгорается заря, когда мы уверены, что близок день возобновления работы возрождающегося У. С. 1 января возобновится великое наше Учредительное Собрание» [«Сибирь», № 63]. Речь Авксентьева на Съезде такая же апологетика — это апофеоз тому Учред. Собранию, к ногам которого сложить свои уполномочия члены Правительства считают своей «священной обязанностью».

Видел «победу демократии» и Зензинов. «В Уфе, — говорил он в беседе с сотрудниками газет, — мы сказали, что не уедем, не создав государственной власти. Обещание исполнили. В состав Правительства нам не удалось провести всех, кого мы считали необходимым иметь для данного времени. Но одержали победу в признании прав данного У. С.» [«Сибирь», № 64].

В действительности не все были настроены так оптимистически. Не все видели в достижениях Уфимского Совещания победу демократии³⁴. В книге Майского приведена лента разговора по прямому проводу автора воспоминаний с самарским министром ин. дел Веденяпиным. Разговор относится к тому самому моменту, когда рождалось Всер. Вр. пр.

Майский. Сейчас только закончилось заседание Совета управляющих ведомствами по вопросу о сформировании Директории. Совет поручил мне передать Комитету членов Учредит. Собрания следующее: Совет сильно разочарован составом Директории, однако полагает, что задача демократии — твердо отстаивать свои позиции до последней возможности. Если мы потерпели поражение в вопросе о составе Директории, то должны постараться взять реванш на другой позиции, именно на составе делового кабинета... Веденяпин. Думаю, что достигнуть чего-либо невозможно. Ваши пожелания будут переданы, и по мере сил наши товарищи будут их отстаивать. Врем, правит, уже существует и сейчас приняло присягу...

Формирование делового кабинета теперь зависит от Врем, прав., и мы можем влиять на его состав только частным образом, что мы и будем делать.

Майский. Итак, поздравляю вас с рождением всер. власти. Не думал, что придется встречать это событие с такими смешанными чувствами. Что день грядущий нам готовит? Веденяпин. Извещаю вас о смерти Комитета. Это наше общее настроение [с. 241—243).

Пессимизм членов Комитета У. С. объясняется, конечно, отчасти подавленным настроением в связи с событиями на Волжском фронте: «Рушилось здание, над возведением которого соц.-рев. и меньшевики четыре месяца работали с таким увлечением и надеждами, и никто не мог указать какого-нибудь средства спасения» [Майский. С. 259]. После разгрома Самары у соц.-рев. явилось сожаление в "ненужной жертве"», — признает Авксентьев в том письме товарищам на Юг, которое напечатано в «Пролет. Революции». На первых же порах слева началось: «постольку, поскольку и даже хуже». «Слева» — это то крыло партии с.-р., которое продолжало своим лидером считать Чернова. Достаточно символическую картину как бы фотографирует письмо Авксентьева. В Самаре происходит концерт-митинг по поводу образования демократической всероссийской власти. Всеобщее ликование. Весь партер в театре стоит. Сидит лишь один. Крики: «Встать!» Раздаются угрозы. «С кислой улыбкой», «нехотя» встает прославленный бывший — «селянский министр». Он не сочувствует Уфимскому Соглашению, потому что «сделано не им и не для него» (квалификация Авксентьева). Пустой инцидент, но действительно он «эмблематичен»! «Можно себе представить, каково было действие, когда он оказался на самом Съезде У. С.»... Нужно запомнить хорошо эти слова Н. Д. Авксентьева: они будут необходимы при оценке последующих событий.

С самого начала Чернов, не бывший или не допущенный на Уфимское Совещание, «занял резко отрицательное отношение к соглашению с буржуазией», требовал разрыва соглашения и объявления Комуча всероссийской властью [Утгоф. С. 41]. Чернов, по его собственным словам, может только гордиться этим³⁵ и сожалеть, что его предостерегающий голос мог прозвучать лишь запоздалым «гласом вопиющего в пустыне». В то время дело не ограничилось сожалением, была сделана попытка исправить ошибку, допущенную в Уфе, и найти средство так или иначе аннулировать «акт», под которым была и подпись ЦК партии. Святицкий — единственный пока рассказавший, что делалось в эти дни за кулисами партии, — утверждает, что Соглашение в Уфе было фактически подписано от имени партии меньшинством ЦК. В Уфе было 7 цекистов, из них трое были против Соглашения, четверо «за». Следовательно, санкция была дана большинством одного голоса, но «если к голосам уфимских цекистов присоединить голоса цекистов, бывших в Самаре³⁶, то соотношение было бы совсем иное: за Соглашение 4, против 6. Уфимские товарищи не приняли во внимание голоса самарских цекистов, и воля ЦК была, таким образом, явно извращена» [с. 59]. Как только закончилось Государственное Совещание, все цекисты выехали в Самару, чтобы устроить пленарное заседание и обсудить «создавшееся, крайне тяжелое для партии положение». На этом пленуме победила, конечно, точка зрения Чернова, и в результате ЦК 11 октября вынес ту самую резолюцию, которой суждено было сыграть на Востоке большую политическую роль. «Центральный Комитет не мог, разумеется, аннулировать свои же уфимские постановления, — отмечает мотивы Святицкий. — Не мог он также и не признать новообразованную Директорию, ибо такое непризнание post factum породило бы резкий раскол в среде самой демократии и бросило бы еще несоорганизованную левую часть демократии в открытую борьбу с реакцией, которая к тому же стала бы действовать под прикрытием правых демократических кругов. Поэтому Центр. Комитет ограничился, с одной стороны, резкой критикой — «невыдержанной», «колеблющейся» и «несоответствующей решениям съезда и Совета партии» линии поведения фракции эсеров на Уфимском Совещании, а с другой стороны, обратился ко всей демократии с горячим призывом мобилизовать все свои силы, чтобы отвратить грядущее нападение реакции на демократию. Центральный Комитет не призывал свергать Директорию, но он исходил из того взгляда, что Директория — учреждение мертворожденное, что события могут пойти мимо нее, что вопрос об Учредительном Собр. нельзя считать разрешенным Уфимским Соглашением» [с. 60].

Отныне эсеровская иркутская газета «Дело» назовет Уфимское Совещание — «Вальпургиевой Ночью»... Предзнаменование не очень хорошее!

«Фальшивость» уфимского компромисса, когда одни надеялись, что У. С. не соберется³⁷, а другие думали обратить в постоянно действующий орган Съезд членов У. С.³⁸, побудила многих представителей другой договаривавшейся стороны отвергнуть Соглашение. К ним прежде всего принадлежал избранный в число членов Директории Н. И. Астров. В екатеринодарской газете «Великая Россия» [№ 72, 13/25 ноября] появилась беседа Астрова, в которой член Директории заявлял о своем отказе вступить в новое правительственное образование. Он отмечал прежде всего изменение «московской схемы московского соглашения». Изменение это он видел в «попытках возвращения к жизни старого У. С.».

...«Отстаивая лично идею Учр. Собр. как верховного полновластного органа, имеющего в конечном результате установить форму государственного устройства России, я с тем большей решительностью отвергаю всякую мысль о возможности вступления в Правительство, которое ставит себя в зависимость от старого, уже не существующего Учр. Соб. Этим решается вопрос о принятии мною избрания в состав Врем, правит., образованного Уфимским Совещанием, и заявляю, что в состав Директории, ставящей себя в зависимость от старого Учред. Соб., я не вступаю. Не желая отрываться от действительности, я не могу также не признать, что в настоящее время коренным образом переменилась вся политическая обстановка, которая не дает основания считать, что уфим. образование может почитаться всероссийской властью. При современных условиях это лишь одно из образований на трудном и долгом пути собирания России, это лишь часть сложного процесса образования общегосударственной и всероссийской власти. В этом процессе неизбежны перегруппировки, перестроение и даже коренные изменения самих основ и конструкций власти. Это совершенно неизбежно, в особенности если принять во внимание, что в образовании этой власти не участвовали области, оторванные от Северо-Востока.

Вместе с тем я со всею решительностью утверждаю, что с этим Правительством, объединившим Северо-Восточную часть России, необходимо установить соглашение для достижения общих целей и задач, стоявших перед Россией».

«На Уфимском Совещании фактически отсутствовали представители «Национального Центра», и только в силу этого могло быть принято реально неосуществимое решение», — утверждал Белоруссов в своем екатеринбургском докладе... В нем подчеркивалось, что ген. Алексеев, считающий необходимым установление единоличной власти, еще летом заявил московским общественным организациям, что он ни в какую коллегию не войдет ]«Приур. Вест.»]. Мы знаем, однако, из сообщения А. И.Деникина, что Алексеев готов был вступить в Директорию при наличности определенных условий. Их не было в обстановке, при которой родилась новая власть. Конечно, «Юг», который Болдырев обвиняет в излишних «претензиях» [с. 30], встретил Директорию «без энтузиазма»; Деникину казалась «политически несообразной» ответственность коалиционного Правительства перед «эсеровским собранием». И не могла южан удовлетворить позиция, которая развивалась в полученном Алексеевым от Болдырева письме [30 сентября]: «Мы исходили из того убеждения: если новая власть укрепится за период безответственной работы, едва ли тогда явится у кого-либо желание идти против такой власти. И тогда будущее покажет дальнейший ход государственной жизни России. Если же этой власти не удастся справиться с теми исключительными по трудности условиями работы, тогда становится безразличным — будет ли она безответственной или нет» [Деникин. III, с. 258].

Создание Директории, как это ни странно, возродило к жизни и идею диктатуры, которая была противопоставлена идее Учред. Собрания 1917 г. На собрании омских кадетов В. Н. Пепеляев характеризовал Уфимское

Совещание как «победу антигосударственных элементов», и принятая резолюция, высказываясь за «единоличную диктатуру», выдвигала как очередную задачу партии к.-д., содействие «освобождению страны от тумана неосуществимых лозунгов (завоевания февральской революции, вся власть У. Собр. и т. д.), каковые являются в данных условиях пагубными фикциями, самообманом и обманом» [«Сибирь», 24 окт., № 81]. Отношение свое к Вр. Всерос. пр. омский Комитет партии определял, как и самарские эсеры, по лозунгу «постольку, поскольку» — к.-д. ставили его в зависимость от «дальнейшего движения» Правительства «по пути государственности». В Уфе, по инициативе Белоруссова и других, 17 октября открылся как бы филиал московского «Национального Центра» под наименованием «Всероссийского Национального Союза» — в него вошли, помимо Белоруссова³⁹, Б. В. Савинков, несколько членов савинковской организации «Союза Защиты Родины и Свободы» и даже представители группы «Единство». Декларация Национального Союза, позже полностью опубликованная в «Отеч. Ведом.» [№ 13], подчеркивая значение Добровольческой армии, звала к объединению для национального и государственного возрождения. Признавая «нормальным волеизъявлением нации» вотум народного собрания, составленного из лиц, «обладающих по своему возрасту и жизненному опыту достаточными данными для участия в государственных делах», декларация объявляла «диктатуру» наиболее отвечающей в данный момент «формой организации власти», твердой и авторитетной, необходимой для «объединения и упорядочения России».

Итак, почти на другой день после торжественного акта создания всероссийской коалиционной и коллегиальной власти раздались голоса, с одной стороны, о единоличной диктатуре, с другой — о разрыве всяких коалиционных соглашений... Но это уже новая глава в истории гражданской войны на Восточном фронте. Новый этап, выдвинувший, в конце концов, на авансцену адм. Колчака в роли Верховного Всероссийского Правителя.