1. На Дальнем Востоке

1. На Дальнем Востоке

От власти «демократической» вернемся к той власти, которая создалась в Сибири и которую самарские правители окрестили «реакционной». Мы остановились на том моменте эволюции сибирской власти, когда наряду с Омским правительством центральной властью для Сибири объявили себя члены восточного комиссариата во главе с Дербером.

Так называемое дерберовское Правительство до свержения власти большевиков в Зап. Сибири фактически большой деятельности не проявляло: его харбинские агенты горько жалуются на «полнейшее неведение» того, что творится на Востоке» (например, письмо Неупокоева). Даже из Владивостока член Правительства Захаров пишет о «полном отсутствии информации» о деятельности Правительства в Харбине. Называя себя Правительством, распределив министерские портфели, вплоть до военного (Краковецкий), оно жило в вагоне, предоставленном ему Хорватом. Министры не делали никаких выступлений, жили как частные люди, по-видимому ни во что не вмешиваясь, не располагая «никакими средствами»¹ и «никаких претензий» ни на что не предъявляя. Так характеризовал Правительство Дербера в харбинский его период на допросе адм. Колчак [с. 114].

Впрочем, одна претензия была: «на какое-то звание членов Правительства».

По словам Колчака, ген. Хорват, глава фактического Правительства, существовавшего на полосе отчуждения Вост.-Кит. ж. д., в это время не претендовал на формирование власти. Харбинские политические организации (Дальневосточный Комитет активных защитников родины во главе с присяж. повер. Александровым) проявляли весьма слабую деятельность, которая выражалась в поддержке местных военных отрядов. Последние как бы подчинялись находившемуся в Харбине Штабу российских войск полосы отчуждения во главе с ген. Плешковым, который, однако, решительно не в состоянии был утихомирить «разгоревшиеся страсти»².

К характеристике, данной Колчаком и в общем правильной, следует сделать некоторые коррективы. Дерберовское Правительство пыталось на первых порах занять на Д. Востоке центральное положение. Оно даже склонно было идти на соглашение с «цензовыми» элементами. Уполномоченные Правительства, Устругов и Сталь, посланные в Пекин, оттуда определенно писали, что «союзники, особенно японцы и китайцы, верят только авторитету Д. JI. Хорвата, поэтому необходимо было бы зафиксировать участие последнего в Сибирском правительстве» [письмо 28 марта]. В ответ Дербер сообщает: «Сегодня вел переговоры (с) Хорватом, окончательного ответа не дал, обещает завтра... Завтра полагаем вести переговоры (с) Путиловым относительно участия его (в) выработке финансового плана». Вместе с тем стало известно о приезде Колчака. Дербер добавляет: «Предложите Колчаку от имени Правительства вступить в состав в качестве управляющего морским (ведомством)». «Союзники должны оказать, — телеграфируют Дербер и Моравский своим пекинским уполномоченным 1 марта, — давление [на] Хорвата в смысле необходимости соглашения (и) невозможности иной комбинации»³.

Наряду с этими согласительными мотивами в переписке звучит и весьма несогласительная угроза, в которой «Дальневосточный Комитет» именуется «авантюристической организацией». «Вы должны их (союзников) предупредить и о гражданской войне, которая возникнет в тылу у иностранных войск, и о терроре, который разовьется в случае осуществления комбинации власти сверху... Вообще нужно им дать понять, что своими действиями они объединяют всех с большевиками, так как никогда организованные общественные силы (городские и земские самоуправления, кооперативы, организации, дающие нам миллионы рублей и объединяющие миллионы крестьян, национальные организации и другие) не примирятся с иностранной властью в образе русского Хорвата или авантюристической организацией вроде Дальневосточного Комитета». При таких условиях довольно естественно, что «цензовые» элементы — вернее, харбинские кадеты во главе с бывш. чл. Гос. Думы Востротиным [Колосов. «Былое». XXI, с. 291] — уклонялись от соглашения, и поэтому, вероятно, Хорват воздерживался от «категорического ответа».

Дерберовское Правительство склонно было выступить с декларацией о Добровольческой армии и обращением к союзникам, не дожидаясь какого-нибудь соглашения, но пекинские уполномоченные, ссылаясь на отзывы представителей союзников, твердо отвечали, что такие выступления преждевременны. Ясно было, что «опереточное правительство» могло перестать быть таковым только при содействии союзников, т. е. [в результате] образования базы во Владивостоке, как гласила программа действий правительства, снабжения Англией и Японией всем необходимым и стратегического резерва из бригады — дивизия японцев.

Так тянулись дни. Поэтому не так далека уже от истины характеристика, данная на допросе Колчаком⁴.

* * *

В марте впервые в дни гражданской войны на сцене Сибири появился адм. Колчак. В показаниях перед следственной комиссией он подробно остановился на рассказе о своем приезде на Дальний Восток. Рассказ этот важен для опровержения некоторых «легенд», которые уже сложились в литературе.

По оставлении Черноморского флота Колчак был командирован Врем, правительством в Америку. После большевиикого переворота и Брест-Литовского мира, желая активно участвовать в войне, Колчак предложил свои услуги английскому правительству. «Для меня было ясно, — показывал Колчак, — что этот мир обозначает полное наше подчинение Германии, полную нашу зависимость от нее и окончательное уничтожение нашей политической независимости». Колчаку было предложено «ехать в штаб месопотамский армии. В Шанхае, по дороге в Бомбей, Колчак получил от русского посланника в Пекине, кн. Кудашева, просьбу приехать к нему для переговоров по весьма важному делу. Колчак ответил, что не может уже изменить маршрут. В Сингапуре он получил, однако, телеграмму от английского правительства с предложением, согласно ходатайству кн. Кудашева, вернуться в Россию и начать деятельность на Д. Востоке, что, с точки зрения англичан, являлось более полезным для общего союзнического дела [с. 106—107]. В Пекине Кудашев указал Колчаку на необходимость в соответствии с работой, которая ведется Добровольческой армией, начать подготовку вооруженной силы на Д. Востоке. Существующие отдельные отряды самочинны, «не подчиняются никому, зависят от тех иностранцев, которые им дают деньги». Происходит «полный хаос». Надо постараться «этот хаос привести в порядок» [с. 108]. Колчак согласился, договорившись с прибывшим в Пекин Хорватом.

В первой половине апреля Колчак прибыл в Харбин. «В первые же дни мне было совершенно ясно, — рассказывал Колчак, — что Семенов действует, не считаясь с Хорватом, ни с его распоряжениями, широко применяя в полосе отчуждения ж. д. реквизиционную систему, т. е. просто забирая все, что может» [III]. Колчак решил непосредственно переговорить с самим Семеновым и в начале мая поехал в Маньчжурию. Для Колчака в деле, по-видимому, не было мелкого самолюбия. Он сам пришел в вагон к Семенову, так как казачий есаул не пожелал встретить достаточно известного своею деятельностью русского адмирала. Семенов отвечал «довольно уклончиво», отказался взять средства от правления Вост.-Китайск. ж. д., заявляя, что он «сейчас ни в чем не нуждается», получая средства и оружие от Японии, и что он не обращается к Колчаку «ни с какими пожеланиями и просьбами». «Тогда я убедился, — говорит Колчак, — что, в сущности, и разговаривать не о чем». Колчаку «совершенно определенно заявили, что Семенов получил инструкцию» ни в каком случае ему не подчиняться [с. 119]. Ясно, откуда была инструкция. Японские военные власти боялись независимости, твердости и патриотической честности Колчака⁵.

«Изучивши средства и ресурсы Вост.-Кит. ж. д., я увидел, — продолжает Колчак, — что создать здесь серьезную вооруженную силу не удастся и... что операции надо вести главным образом на Д. Востоке» [Владивосток]. У японцев «в это время обсуждался вопрос об интервенции, и я думаю, что с японской точки зрения создание вооруженной силы на Востоке было в то время совершенно нежелательно». Отсюда и конфликт с японской военной миссией, и те интриги, которые велись против Колчака на почве его «японофобии». «Собственно говоря, — добавляет К., — никакого японофобства и японофильства не было — нужно только было получить оружие». Колчаку пришлось при одном незакономерном деянии семеновского отряда принять решительные меры и, собрав отряд в 40 человек, арестовать компанию и отобрать захваченное имущество. «Это вызвало страшное возмущение среди японцев и среди семеновцев». «После этого японская миссия повела себя совершенно открыто» и «по германской системе» стала разлагать те маленькие части, которые были у Колчака [с. 125]. Начались у Колчака нелады и с Хорватом. Последний продолжал оказывать помощь Семенову вопреки распоряжениям Колчака. С откровенностью Колчак говорит: «Возможно... Хорват желал от меня отделаться, считая слишком беспокойным и слишком несдержанным» [с. 37]Противодействовать японской политике Колчаку казалось бессмысленным — для этого не было никаких средств. Колчак решил поехать в Японию и «совершенно открыто» поговорить с начальником генерального штаба Ихарой. В Токио русский посланник Крупенский ему сказал: «Знаете, вы поставили себя с самого начала в слишком независимое положение относительно Японии, и они это поняли». Колчак на это ответил: «...Мои поступки не давали никогда основания и повода к тому, чтобы считать меня врагом Японии. Я относился к ней, как к союзной державе... Я считаю, что я продолжаю ту войну, которую мы вели раньше». При свидании Ихара посоветовал Колчаку временно остаться в Японии: «Когда можно будет ехать, я скажу вам»... «Я протелеграфировал Хорвату общее содержание этой беседы, остался в Японии и решил полечиться, потому что чувствовал себя не вполне здоровым» [с. 126].

В это время пришло сообщение, что во Владивостоке образовалось Правительство Дербера, а потом и Правительство Хорвата.

«...Я понял, — продолжает Колчак, — что мое возвращение нежелательно. В то время готовилась интервенция, т. е. ввод иностранных войск на нашу территорию. По всей вероятности, впечатление, которое осталось у японцев, было таково, что я буду мешать этому делу. Поэтому они желали, чтобы я не вмешивался в дела Востока» [с. 138]... «Обдумав свое положение в Японии, я в конце концов пришел к убеждению, что при условии интервенции я вряд ли буду иметь возможность здесь, в России, что-нибудь сделать, потому что эта интервенция была мне не ясна прежде всего. Она носила официальный характер помощи и обеспечивания прохода чехов на Дальний Восток. Вслед за тем получилось известие, что чехи отправляются обратно на Уральский фронт, и смысл и суть этой интервенции мне были совершенно непонятны. Я... считал, что делать мне на Востоке здесь нечего... Я решил ехать на юг, постараться найти свою семью, а затем явиться в распоряжение Алексеева» [с. 143].

Когда 29 июня чехословаки свергли во Владивостоке советскую власть, «правительство опереточное» — Дербер и его министры, конспиративно перебравшиеся перед тем из Харбина во Владивосток, — объявило себя «Временным правительством автономной Сибири⁷. По словам бывшего тогда на Д. В. ген. Флуга, оно склонно было Омское правительство рассматривать только как свой филиал [IX, с. 299]. В декларации 29 июня оно действительно довело до сведения «дружественных России держав, как союзных, так и нейтральных», что вступило «в права и обязанности центральной государственной власти в Сибири». Временное правительство автономной Сибири считало себя вправе принять функции центрального Правительства Сибири на основании уполномочий Областной Сибирской Думы, созданной на основе «представительства всех общественных групп Сибири». Временное правительство, «с сожалением» констатируя факт «временного отсутствия в составе Обл. Сиб. Думы и Правительства представителей цензовых слоев населения» и «считая безусловно необходимым объединение в высоких органах государственной власти всех слоев населения страны», «категорически» заверяло не представленную в Сибоблдуме часть населения в том, что им будет внесен в первое же заседание Думы законопроект о «справедливом и немедленном пополнении состава Обл. Думы» [полный текст декларации в «Хронике». Прил. 50]. В Правительство «автономной Сибири» вошли малоизвестные деятели из партии с.-р. Оно поспешило назначить своих представителей в Токио и в Вашингтоне и в некоторой наивной простоте разослать союзным державам ноту, в которой «с особенной настойчивостью» «предупредительно» указывало, что «всякие соглашения союзных держав с отдельными лицами и организациями частного характера, объявляющими себя правителями или государственной властью в пределах Сибири, неминуемо встретят в населении Сибири единодушное осуждение и будут приняты как действие, враждебное по отношению к самому населению, а потому союзные державы, не преследуя в России каких-либо иных задач, кроме борьбы за общедемократический мир, и стремясь к беспрепятственному и ускоренному его достижению совместно с Россией, сочтут для себя необходимым в дальнейших своих мероприятиях на территории Сибири и действовать исключительно в согласии с высшей территориальной властью Сибири, какою, несомненно, является Временное Правительство Автономной Сибири» [«Хр.». Прил. 87].

В сущности, параллельно с центральным Правительством Дербера во Владивостоке существовала также эсеровская, местная власть — «областное земство» с правительственными функциями, возглавляемое Медведевым. Позиция земства была характерна — оно искало «путей мирного соглашения с большевиками» и не желало порывать с органами «революционной власти — советами». Так определяет «принципиально невыдержанную» позицию дальневосточных эсеров сам бывший председатель Сибоблдумы⁸.

В противовес социалистическому правительству 9 июля было объявлено о создании «Делового Кабинета Временного правителя» ген. Хорвата. Это была, по словам Колчака, «работа Дальневосточного Комитета», вдохновляемая к.-д. Востротиным⁹. Эсер Алексеевский на заседании следственной комиссии с пристрастием допрашивал Колчака об его отношении к акту 9 июля, отыскивая в «умонастроении» Колчака «предпосылку» к необходимости единоличной власти: «ведь Верховный правитель — это, в сущности, диктатор». Колчак ответил: «Я считал, что надо привести Д. В. к какому-нибудь порядку, поэтому я считал вполне понятным, если бы Хорват распространил свою власть, кроме полосы отчуждения, и на соприкасающуюся Приморскую область... Во всяком случае, я не считал, что это торжество единоличной власти» [с. 139]. Колчак рассказывает, как три власти отменяли постановления друг друга и боролись между собой. Колчак говорит, что, так как он имел неверные сведения о характере приморской власти, ему казалось наиболее резонным начать организацию Правительства через деловое земство. Затем он убедился, что это земство носило характер полубольшевицкий.

Хорват, конечно, был «единственным авторитетом» в этой среде. Его власть, однако, авансом была объявлена местной «левой» демократией реакционной. «Удачливый ловец разных течений» был, по-видимому, прежде всего человеком дисциплины. Колчак подчеркивает, что ген. Хорват всегда отстаивал законные нормы борьбы. Хорват был большим джентльменом в общественных отношениях¹⁰. Вероятно, он так легко поэтому подчинился и Сибирскому правительству, и верховенству адм. Колчака, конкурентом которого он являлся в глазах некоторых сибирских общественных кругов¹¹. В состав делового кабинета вошли отнюдь не только «правые» элементы. Деловой кабинет составился из троих беспартийных, двух членов партии народной свободы, двух народных социалистов, из них один потанинского «кружка» (имеется в виду, очевидно, старый народник Курский). В его среде был, между прочим, и инж. Устругов — прежде член дерберовского Правительства, позже в первую очередь приглашенный Директорией на пост министра путей сообщения. Вошел в него и представитель Добр, армии Флуг.

4 июля, получив сведения о событиях в Приморской области, Правительство Хорвата послало авангард под командой ген. Хрешатицкого для занятия участка «русской территории», где могла бы объявиться новая «российская власть». Но авангард ген. Хрешатицкого был встречен «в боевом порядке» чехословацкими войсками, «консульский корпус» же во Владивостоке предложил Хорвату «немедленно отозвать... войска в пределы полосы отчуждения Китайско-Восточной жел. дор., а самому ему обратиться к исполнению обязанностей директора той же дороги [Флуг. С. 297). Хорват попытался перенести со ст. Гродеково свою резиденцию во Владивосток, но здесь союзники вновь показали, что только они реальная сила на Д. Востоке: Хорват, прибывший во Владивосток «с конвоем из нескольких десятков офицеров», вынужден был этот «почетный эскорт» отправить в Гродеково [там же. С.299].

Таким образом «обе претендующие на власть на Д. Востоке организации продолжали существовать рядом, взаимно одна другую парализуя», или, по выражению доклада ген. Степанова, «высиживая друг друга на измор».

28 июля Правительство «автономной Сибири» (входившей в состав Федеративной Российской Республики), единственная законная и признаваемая на территории Сибири власть, призывавшая население к «объединению» и прекращению гражданской войны¹², послало Хорвату требование «сложить с себя незаконно присвоенные полномочия». Тем не менее, по инициативе союзников, между обоими правительствами начались дипломатические переговоры. Но договориться было трудно, и особенно Правительству Дербера (Дербера с 21 июля на посту председателя заменил Лавров, кооптированный в Правительство от земства). Владивостокское правительство опиралось на «организованную» социалистическую демократию. Последняя не очень склонялась к уступкам, как свидетельствует, например, открытое письмо никольско-уссурийского городского головы Вакулина на имя Дербера. Вакулин, до которого дошли слухи о переговорах с ген. Хорватом, протестует. Разговаривая с Хорватом, Дербер порывает с демократией. Вакулин убежден, что «революцию спасти можно только организацией однородной, т. е. социалистической, власти» [владивостокская «Власть Народа», № 17].

Уже 24 августа переговоры были прерваны. Дело в том, что местное офицерство, как и везде на других территориях, естественно, стремилось к объединению военного командования. На состоявшихся во Владивостоке совещаниях представителей обеих военных групп в роли общего боевого начальника был выдвинут ген. Плешков, издавший 23 августа соответствующий приказ. Это было признано приморской властью попыткой фактически захватить власть (вероятно, так это и было — готовилось «пронунциаменто»). Здесь вмешались союзники и приказали разоружить войска, признавшие Плешкова. Операция эта была произведена «японскими и китайскими контингентами».

 «Этот позор действительно состоялся вечером 25 августа, к великому ликованию тех, равнодушных к вопросу национальной чести русских граждан, которые были его виновниками. Но вслед за этим поруганное народное чувство среди более чуткой части владивостокского населения выразилось в таких формах, которые заставили иностранных резидентов призадуматься относительно целесообразности столь поспешно принятой ими меры. Явились предположения о ее пересмотре... Окончательный толчок этим сомнениям дало прибытие во Владивосток облеченного особыми полномочиями английского генерала Нокса, в результате чего около половины сентября русскому отряду, при подобающей обстановке, было возвращено отобранное у него оружие» [Флуг. С. 202].

Вне всякого сомнения, что инспираторами союзников в данном случае были действительно лидеры «левых». Оказалось, что ночью, в момент разыгравшегося конфликта, эсеры Краковецкий и Медведев посетили англичан и японцев, которые и решили поддержать управу. Это вызвало даже протест других эсеров, негодовавших на вмешательство союзников во внутренние русские дела [«Путь Народа», 5 сент.]. На всю военную корпорацию инцидент с разоружением русских частей произвел крайне тяжелое впечатление.

... «Обезоружена и опозорена единственная приличная русская военная организация Волкова», — записывает в дневнике Будберг... «Официально подтверждается о разоружении офицерской организации Бурлина; это крупное несчастье, ибо на ней можно было положить основание создания первой настоящей воинской части; она заключала в себе много идейных людей, думавших не о себе, а о России и ее спасении» [XIII, с. 246].

Все эти печальные «оперетки», «да еще с третьеразрядными исполнителями», по выражению язвительного Будберга, вызывали лишь огорчения у Колчака, находившегося еще в Японии. «Для меня было ясно, что Хорват и его Правительство не являются хозяевами на Востоке... Там хозяйничают союзники... В сущности, «этим и определялось мое отношение к этим правительствам... Я решил, что теперь наступило господство союзников, которые будут распоряжаться, даже не считаясь с нами» [с. 139].

* * *

Была, как мы знаем, в Восточной Сибири и еще одна власть, которую поддерживали почти исключительно иностранцы: отчасти французы и главным образом японцы¹³

Это была власть атам. Семенова, самоопределившегося наподобие временного правителя забайкальской области. «Вскормленный Хорватом утенок отправился в отдельное плавание», — записывает Будберг 19 мая. Считать Семенова креатурой Хорвата едва ли правильно. Не безынтересно то, что Правительство «Автономной Сибири» к семеновской власти в этот период относилось далеко не враждебно. Оно считало Семенова даже как бы своим авангардом — так и определяет роль Семенова сибирский кооператор Морозов, делавший 12 сентября доклад о Сибирском правительстве Архангельскому правительству. К Семенову нет отрицательного отношения, ибо еще весной он признал и Областную Думу, и Учредительное Собрание. Из журнала Правительства 5 августа, опубликованного Вегманом в примечаниях к воспоминаниям ген. Болдырева, мы узнаем, что дерберовское Правительство даже кредитовалось у Семенова [с. 522, прим. 73]...

Семенову первому пришлось столкнуться с двигающимися с запада сибирскими и чешскими войсками под начальством Пепеляева и Гайды. Взята была Чита; захвачена Амурская ж. д.; пали Благовещенск, Сретенск, Нерчинск. «На ст. Оловянная, — рассказывает участник пепеляевского похода И. А. Кириллов,— вскоре приехал для переговоров полк. Афанасьев, представитель ат. Семенова, причем сам атаман Семенов не являлся, очевидно выжидая событий.

 «Полк. Афанасьев вел переговоры весьма неопределенно и, казалось, что-то не договаривал.

Ввиду неопределенности решено было созвать экстренное заседание военного совета, на нем кап. Кадлец (чех), со свойственной ему прямотой, заявил, что если нужно силой оружия усмирить непокорных, то он готов немедленно двинуть свой отряд.

После совещания полковнику Афанасьеву было предложено передать Атаману Семенову, что если он не признает Сибирского правительства, то против него немедленно будут открыты боевые действия, причем был дан срок до 12 час. следующего дня.

Атаман Семенов, не дожидаясь окончания этого срока, весьма аккуратно явился в штаб, где извинился за свою задержку, сказал о своей готовности подчиниться Сибирскому правительству и просил, как это ни странно, прежде всего о себе. Его беспокоила мысль, признает ли Сибир. прав, его атаманство, согласится ли оно его произвести в полковники» [«Вольная Сибирь». IV, с. 56—57].

В это же время пришло сообщение из Харбина, от Хорвата, о желании переговорить с высшими чинами Сибирской армии. Встреча с Гайдой и Пепеляевым произошла на ст. Борзя. «Свидание было весьма просто обставлено, без всякой помпы: у Хорвата не было ни караула, ни свиты. Генерал Хорват произвел весьма выгодное впечатление. Он сообщил, что до образования Сиб. прав., стремясь к сохранению русской государственности на Дальнем Востоке (полоса отчуждения), он объявил себя правителем Дальнего Востока и что теперь готов подчиниться Сибирскому правительству» [«Вольная Сибирь». IV, с. 57].

Одновременно пришло сообщение ген. Дитерихса, что Приморье очищено от большевиков. Таким образом, был открыт путь Сибирскому правительству до самого океана. Что же представляло из себя в это время Омское правительство?