О народе глазами иностранца

…Каждый день на Невском проспекте, на Литейном и на Садовой я проезжаю мимо полков, направляющихся к Варшавскому вокзалу. Эти пышущие крепким здоровьем и снабженные всем необходимым солдаты производят на меня отличное впечатление своим серьезным, решительным выражением лица и твердой походкой. Когда я смотрю на них, меня одолевает мысль о том, что большинство из них уже помечено знаком смерти. Но каковы будут чувства тех, кто вернется? С какими убеждениями и требованиями, с каким новым душевным настроем и с какой новой душой они вернутся наконец к своим родным очагам?

Каждая большая война приносила русскому народу и его стране глубокий внутренний кризис. Отечественная война 1812 года подготовила ту подспудную работу по созданию освободительного движения, которое почти смело царизм в декабре 1825 года. Неудачная Крымская война привела к отмене крепостного права и вызвала необходимость великих реформ 1860-х годов. После Балканской войны 1877-1878 годов с ее победами, доставшимися дорогой ценой, последовал взрыв терроризма нигилистов. Обреченная на провал Маньчжурская война закончилась революционными выступлениями 1905 года. Что последует за нынешней войной?

Русская нация настолько неоднородна в этническом и нравственном отношении; она сформирована из настолько несовместимых и анахроничных элементов, она всегда развивалась в таком полном пренебрежении к логике, в такой путанице конфликтов, потрясений и противоречий, что ее историческая эволюция совершенно не поддается предсказанию.

Сегодня вечером я обедаю с госпожой П. и с графиней Р., мужья которых уехали в армию, а сами они готовятся ехать в качестве сестер Красного Креста в походный госпиталь на передовую линию галицийского фронта. На основании многочисленных писем, которые они получили из провинции и из деревни, они подтверждают, что мобилизация совершилась везде в животворной атмосфере национальной веры и героизма.

Мы говорим об ужасных испытаниях, на которые новые условия войны обрекают сражающихся; никогда еще человеческие нервы не подвергались подобному напряжению.

Госпожа П. говорит мне:

- В этом отношении я отвечаю вам за русского солдата. Он не имеет себе равных в том, что касается невозмутимости перед лицом смерти…

Несомненно, что эта война обязывает все воюющие стороны мобилизовать до конца имеющиеся нравственную энергию и организационные силы. История, только что рассказанная мне Сазоновым, привела меня к наблюдению, к которому я часто приходил с тех пор, когда стал жить среди русских, к наблюдению, которое в известном смысле суммирует их национальный облик.

Если слово «мистицизм» использовать в его широком смысле, то русский человек является исключительно мистиком. Он - мистик не только в своей религиозной жизни, но также и в социальной, политической и эмоциональной.

За всеми доводами, которые диктуют его поведение, всегда видна приверженность к определенной вере. Он рассуждает и действует, словно верит в то, что развитие человечества вызвано тайными, сверхъестественными силами, оккультной, деспотической и диктаторской властью. Этот его настрой, более или менее общепризнанный и осознанный, связан с его воображением, которое, естественно, неуправляемо и не ограничено какими-либо рамками. Этот настрой является также результатом его атавизма, географического положения, климата и истории.

Предоставленный самому себе, он не испытывает необходимости в том, чтобы выяснять, каков процесс происхождения вещей или каковы их практические и определяющие факторы, а также благодаря каким рациональным и удачным средствам они могут появиться на свет и состояться. Равнодушный к логической определенности, он лишен вкуса к продуманному и тщательному наблюдению или к аналитическому и дедуктивному исследованию. Он в меньшей степени полагается на свой рассудок, чем на свое воображение и на способность отдаваться эмоциям; его менее заботит способность понимать, чем способность «чувствовать» и «прорицать». Обычно он действует по интуиции или в соответствии с шаблоном и с природной беспомощностью.

С религиозной точки зрения его вере присуща созерцательность, склонность к фантазированию, она насыщена смутными надеждами, суеверными страхами и мессианскими ожиданиями; он всегда в поиске прямой связи с незримым и божественным.

С политической точки зрения концепция действенной мотивации крайне чужда ему. Царизм представляется ему в виде метафизической реальности. Он приписывает царю и его министрам истинную добродетель, соответствующую динамическую силу и некую магическую власть править империей, исправлять злоупотребления, осуществлять реформы, устанавливать господство справедливости и т.д. Какими законодательными мерами, с помощью какого административного механизма они могут эффективно осуществлять это? Это не его, а их дело, их секрет.

Также и в своей эмоциональной жизни русский человек постоянно ощущает на себе подчиняющее воздействие инородных сил, которые руководят им против его же воли. Дабы оправдать свои грехи, личные недостатки, причуды и поражения, он обычно ссылается на невезение, судьбу, мистическое влияние «Потустороннего» и зачастую даже на колдовство и магию сатаны.

Подобная концепция подхода к решению проблем не вполне адекватно содействует личным, ответственным усилиям и постоянным мужественным поступкам. Именно поэтому русский человек так часто удивляет нас своей беззаботностью, своей позицией, выражаемой фразой «подождем и увидим», и своим пассивным безропотным бездействием.

И наоборот - хотя почти невозможно взывать к его душе - он способен на самые вдохновенные порывы и на самые героические жертвы. И вся история русского народа доказывает, что русский человек всегда отдает себя без остатка, когда он чувствует, что он действительно нужен...

Госпожа П., начальница лазарета прифронтового госпиталя, только что вернувшаяся из Польши, рассказала мне, что русские войска восхитительны в проявлении неиссякаемого мужества и пылкой отваги. Тем не менее нет тех испытаний, которые бы пощадили их кровопролитные и непрерывные жесточайшие бои, ужасающие потери от артиллерийского огня, изнуряющие переходы по заснеженным полям, страшные страдания раненых, которых не могут вывезти из-за нехватки транспортных средств, пронизывающий до костей холод, и т.д.

Она также привела несколько любопытных примеров доброты, которую русский солдат проявляет по отношению к австрийским и немецким пленным.

Это черта русского национального характера: у русских отсутствуют агрессивные инстинкты, у них очень доброе сердце. По сравнению с немецкими народными эпосами русские былины очень красноречивы с этой точки зрения. В них никогда не восславляется война, а их народные герои, их богатыри, всегда выступают в роли заступников. Русскому крестьянину также от природы свойственно сострадание. Мужик должен остаться без единого гроша, чтобы отказать в подаянии тому, кто просит у него милостыню «Ради Христа!» И его сразу же потрясает вид крайней нужды, острой болезни или попавшего в плен вражеского солдата.

Именно природная приверженность к христианской вере заставляет русского солдата с такой готовностью идти на примирение и на братание с врагом. Во время отступления из России в 1812 году французы познали ужасную горечь жестокости казаков и корыстолюбия евреев; но они почти неизменно встречали доброе отношение и помощь со стороны простых русских солдат и мужиков. Существует множество примеров этого. Также и во время Крымской войны из русских траншей неслись призывы к братанию всякий раз, когда наступал даже незначительный перерыв в военных действиях.

Я обсуждал образ русского крестьянина с графиней П., которая проводит большую часть каждого года в своем имении, прекрасно исполняя свои обязанности в качестве барыни. К тому же ее нравственные наклонности, явный инстинкт справедливости и склонность к благотворительности заставляют ее предпочитать общество простых людей.

- На Западе, - сказала она мне, - никто не понимает наших мужиков. Поскольку большинство из них не могут читать или писать, то их считают скудоумными, тупыми, а то и варварами. Это поразительная ошибка!.. Они невежественны, поскольку лишены знаний; у них отсутствуют позитивные знания; они обладают очень ограниченным образованием, которого часто вообще нет... Но, пусть необразованные, их умственное развитие тем не менее поразительно по широте кругозора, по своей гибкости, по степени активности.

- Неужели и по степени активности?

- Да, конечно. Их головы все время работают. Мужик много не говорит, но все время думает, размышляет, обдумывает и о чем-то мечтает.

- Так о чем же он думает и о чем мечтает?

- Прежде всего о своих материальных интересах, об урожае, о своей скотине, о бедности, которую он испытывает или которая ему угрожает, о ценах на одежду и чай, о бремени налогов, о барщине, о новых аграрных реформах и так далее. Но и мысли более высокого характера тоже одолевают его и отзываются в самой глубине его души. Особенно зимой, в течение долгих вечеров в избе и во время однообразных прогулок в снегу. Тогда он полностью оказывается во власти неторопливых и грустных мечтаний: он думает о человеческой судьбе, о смысле жизни, об евангельских притчах, об обязанности быть великодушным, об искуплении греха через страдание, о неизбежном триумфе справедливости на земле Божьей. Вы не можете себе представить, какую страсть к размышлениям и какие поэтические чувства обнаруживаются в душах наших мужиков. Я должна также добавить, что они очень благоразумно используют свои умственные способности. Они блестяще ведут дискуссию: они спорят с большим искусством и умением. Они часто очень остроумно отвечают вам, демонстрируя дар к насмешливым намекам и проявление прекрасного чувства юмора.

В., который проявляет большой интерес к простому народу и проводит большую часть своего времени в поездках по стране, пересказал мне несколько выразительных высказываний, сделанных одной крестьянкой, которую он недавно встретил.

- Это произошло в великой лавре Киева, - стал он мне рассказывать, - во время паломничества. Перед Святыми Вратами я заметил старую женщину, которой было, по крайней мере, лет восемьдесят. Она был очень сгорбленной, едва дышала и двигалась с превеликим трудом. Я дал ей несколько копеек, чтобы разговорить ее, и затем спросил: «Вы выглядите очень уставшей, моя бедная старушка! Откуда вы пришли?» - «Из Тобольска, из-за Урала». - «Но это же очень далеко!» - «Да, очень далеко». - «Но вы, наверно, приехали поездом?» - «Нет, я не могу себе позволить тратить деньги на билет. Я шла пешком». - «Пешком, из Урала в Киев! И сколько же времени вам потребовалось на это?» - «Несколько месяцев. Точно не знаю». - «Наверно, кто-то был с вами?» - «Нет, я шла одна».

«Одна?!» - я в изумлении посмотрел на нее. Она повторила: - «Да, одна... с моей душой!» - Я сунул ей в руку банкноту в двадцать рублей: для нее это были большие деньги; но ее ответ стоил гораздо больше.

Проходя через сквер, окаймляющий Фонтанку недалеко от мрачного дворца, где 23 марта 1801 года был с такою быстротою умерщвлен Павел I, я встречаюсь с Александром Сергеевичем Танеевым.

Статс-секретарь, обер-гофмейстер высочайшего двора, член Государственного совета, главноуправляющий Собственной его императорского величества канцелярией, Танеев - отец Анны Вырубовой и одна из главных опор Распутина.

Мы проходим вместе по саду несколько шагов. Он расспрашивает меня о войне. Я высказываю безусловный оптимизм и даю ему высказаться. Сначала он как будто соглашается со всем, что я ему говорю, но скоро, в более или менее туманных фразах, он изливает свою тревогу и огорчение. Один пункт, на котором он настаивает, привлекает мое внимание, так как уже не в первый раз мне на него указывают.

- Русские крестьяне, - говорит он, - обладают глубоким чувством правосудия, не законного правосудия, которое они не очень-то хорошо отличают от полиции, но правосудия нравственного, правосудия божественного. Это странное явление: их совесть, обыкновенно не очень щепетельная, так, однако, проникнута христианством, что на каждом шагу ставит перед ними вопросы возмездия и наказания. Когда мужик чувствует себя жертвой несправедливости, он кланяется как можно чаще и ни слова не говоря, потому что он фаталист и безропотен, но он бесконечно обдумывает то зло, которое ему сделали, и говорит себе, что за это будет заплачено, рано или поздно, на земле или на Божьем Суде. Будьте уверены, господин посол, что все они так же рассуждают и о войне. Они согласятся на какие угодно жертвы, лишь бы чувствовать их как законные и необходимые, то есть совершающиеся волей царскою и волей Божьей. Но если от них требуют жертв, необходимость которых от них ускользает, рано или поздно они потребуют отчета. А когда мужик перестает быть покорным, он становится страшен. Вот что меня пугает...

Так как вся психология русского народа содержится в Толстом, мне нужно только перелистать несколько томов, чтобы найти, в захватывающей форме, то, что мне сейчас сказал Танеев. Подбирая доводы в пользу вегетарианства, яснополянский апостол заключает одну из своих статей отвратительным описанием бойни:

«Резали свинью. Один из подручных ножом перерезывал ей горло. Животное начало испускать пронзительные и жалобные вопли; в какой-то момент оно вырвалось из рук палача и ринулось прочь, а кровь хлестала из шеи. Так как я близорукий, то на расстоянии я не смог рассмотреть подробности этой сцены; все, что я видел, так это туловище свиньи, оно было розового цвета, как у человека. Я слышал отчаянный визг свиньи. Но сопровождавший меня кучер упорно старался рассмотреть все, что происходило. Свинью поймали, сбили на землю и закончили ее резать. Когда прекратились визги свиньи, кучер глубоко вздохнул: «Разве это возможно, - произнес он в конце концов, - разве это возможно, чтоб они не ответили за все это?!»

С тех пор как вот уже три месяца русская кровь, не иссякая, течет на равнинах Польши и Галиции, сколько мужиков должны думать: «Неужели возможно, чтоб они так и не ответили за все это?»

После Шекспира и Бальзака Достоевский является величайшим выразителем настроений человеческой души, могущественным создателем вымышленных человеческих образов, писателем, который интуитивно понимал секреты моральной патологии и внутреннего мира человека, механизм страстей, смутной роли элементарных сил и глубоких инстинктов; одним словом, всего того, что является роковым, сокровенным и непознаваемым в человеческой природе. Во всем этом насколько выше стоит он Толстого, у кого художник, резонер, апостол и пророк так часто наносят вред психологу! И тем не менее автор «Преступления и наказания» отрицал, что был психологом, считая, что его гений главным образом проявляется в проницательности, в пророчестве и в почти до крайности обостренной болезности видения. Он говорил о себе: «Меня называют психологом.

Это неверно. Я просто реалист в самом высоком понимании этого слова, а именно: я описываю все глубины человеческой души!» В его работах, словно в подробном списке, можно обнаружить все признаки, все особенности, все извращения, которые делают русскую душу наиболее поразительным и наиболее парадоксальным цветком из всего сада человеческих душ.

Сегодня я отметил в его «Дневнике писателя» следующие показательные строки:

«Русский человек всегда чувствует необходимость перейти границы, подойти к самому краю пропасти и наклониться, чтобы заглянуть в самые ее глубины; часто для того, чтобы броситься туда, словно сумасшедший. В этом проявляется потребность глубоко верующего человека в отрицании - в отрицании всего, самых сокровенных чувств, самых благородных идеалов, самых священных порывов и самой родины. В критические минуты своей жизни или своей национальной жизни русский человек, объятый тревогой, спешит стать на сторону добра или зла. Под влиянием гнева, алкоголя, любви, эротизма, гордости или зависти, он неожиданно готов все разрушить или от всего отречься - от семьи, традиций и веры. Таким образом, наилучший из людей превращается в злодея, он поглощен мыслью отрешиться от самого себя, стать жертвой внезапного катаклизма. Впрочем, он столь же импульсивен в попытке спасти свою душу, когда он достигает предела и не знает, куда дальше направить свой путь...» В другом месте Достоевский пишет: «Нигилизм проявляется в нас потому, что мы все нигилисты».

Русских часто упрекают в отсутствии предусмотрительности. Действительно, им постоянно приходится бывать захваченными врасплох последствиями их собственных поступков, запутываться в тупиках, больно ушибаться о жесткую логику событий. И в то же время нельзя сказать про русских, чтобы они были беззаботны относительно будущего; думать о нем - они много думают, но не умеют его предвидеть, потому что они его не видят.

Воображение русских так устроено, что оно им никогда отчетливо не рисует даже очертаний. Русский видит впереди только далекие убегающие горизонты, туманные, смутные дали. Понимание реальности в настоящем и грядущем доступно русским лишь при помощи грез.

И в этом я вижу последствие климата и географических условий. Разве можно, едучи по степи в снежную погоду, не сбиваться беспрестанно с дороги, когда ни зги перед собой не видать?

Захватывающим интересом отличается психология русских преступников, это неисчерпаемый источник самых разнообразных, противоречивых, сбивающих с толку, невероятных наблюдений, одинаково ценных для врача, моралиста, юриста, социолога. Нет народа, у которого в более грозную форму облекались бы трагедия совести, зачатки свободной воли и атавизма и вопросы личной ответственности и уголовной санкции. Вот почему любимой темой русских писателей и драматургов является изображение душевных переживаний преступников.

Я внимательно слежу за судебной хроникой через переводчика, ежедневно дающего мне обозрения печати; могу заверить, что русская литература не преувеличивает действительности; очень часто действительность опережает плоды писательского воображения.

Я всего чаще наблюдаю внезапное пробуждение у русских религиозного чувства немедленно по удовлетворении желания убить или ограбить. Надо прибавить - как я уже несколько раз упоминал в своем дневнике, - что религиозное сознание русских имеет своим источником исключительно евангельские заветы. Христианское понимание искупления греха и раскаяния живет в душах самых ужасных преступников. Почти всегда после высшего напряжения воли и разряда энергии, этих спутников преступления, у русских наступает внутреннее крушение. Опустив голову, с потухшим взором и нахмуренным лицом, русский человек впадает в мучительное отчаяние, в нем начинается тяжелый внутренний процесс. Вскоре отчаяние, стыд и раскаяние, неотразимое стремление принести повинную и искупить свой грех совершенно овладевают им. Он кладет поклоны перед иконой, бьет себя в грудь и в отчаянии взывает ко Христу. Душевное состояние его можно охарактеризовать словами Паскаля: «Бог прощает всякого, в чьей душе живет раскаяние».

Сказанное удивительно подтверждается эпизодом, рассказанным Достоевским в «Подростке». Отбывший воинскую повинность солдат возвращается к себе в деревню. Однообразная жизнь среди крестьян невыносима ему после привычек, привитых военной службой; своим односельчанам он тоже не нравится. Он опускается, пьянствует. Он доходит до того, что грабит проезжего. Подозрение падает на него, но прямых улик нет. На суде, благодаря ловкости его защитника, его ожидает оправдание. Внезапно он вскакивает и прерывает речь защитника: «Постой! Дай мне! Я все скажу...» И признается во всем. Затем начинает рыдать, бьет себя в грудь и громко кается. Взволнованные, тронутые присяжные выходят для совещания. Через несколько минут они выносят ему оправдательный приговор. Публика аплодирует. Преступник свободен, но он не двигается с места, он в полном отчаянии; выйдя на улицу, он идет наугад, в состоянии какого-то ошеломления. Проведя бессонную ночь, он впадает в угнетенное состояние, он отказывается от еды и питья и ни с кем не разговаривает. На пятый день его находят повесившимся. Крестьянин Макар Иванович, которому рассказали этот случай, заметил: «Вот что значит жить с грехом на душе».

Я посетил сегодня г-жу Д., которая отправляется в свое имение, расположенное в черноземной полосе к югу от Воронежа.

Она человек серьезный и деятельный, очень интересуется жизнью крестьян, она разумно заботится об их благосостоянии, их образовании, их нравственности. Я расспрашиваю ее о религиозных чувствах русских крестьян. Она считает их веру очень простой и наивной, но глубокой, мечтательной, проникнутой мистицизмом и полной суеверий.

Особенно легко они верят в чудеса. Личное вмешательство Бога в человеческие дела им нисколько не кажется противоестественным, а, напротив, вполне понятным. Раз Бог всемогущ, то что же удивительного в том, что он исполняет наши молитвы и дарует иногда подтверждение своего милосердия и доброты? По их представлениям, чудо - явление редкое, исключительное, необъяснимое, на которое нельзя рассчитывать, но которое само по себе кажется им совершенно естественным. Наше понятие о чуде, как раз обратное, предполагает знание сил природы и их законов. Знакомство с научными методами и с естественными науками является основой веры в сверхъестественное или его непризнания.

Затем г-жа Д. указывает мне еще на одну черту, очень характерную для русских крестьян и очень жуткую: их способность неожиданно и внезапно переходить из одной крайности в другую - от покорности к бунту, от апатии к бешенству, от аскетизма к разгулу, от кротости к свирепости. Она кончает такими словами:

- Мужиков наших потому так трудно понять, что в их душе таятся одновременно самые противоположные возможности. Вернувшись домой, возьмите Достоевского и найдите в «Братьях Карамазовых» то место, где он дает образ «мечтателя», и тогда вы никогда не забудете моих слов.

Вот этот портрет: «Лес зимой, в глуши которого стоит мужик в оборванном кафтане. Он, кажется, о чем-то думает, но он не думает; он весь погружен в смутные мечтания. Если вы дотронетесь до него, то он вздрогнет и посмотрит на вас непонимающим взглядом, словно только что пробудившись от глубокого сна. Возможно, он очень скоро придет в себя; но, если вы спросите его, о чем он мечтал, он не сможет ответить, так как ничего не помнит. Тем не менее, он остается во власти оцепенения от сильных переживаний, тех переживаний, которые подсознательно переполняли его... В один прекрасный день, возможно, после года подобных мечтаний, он, бросив все, тронется в путь и отправится в Иерусалим, чтобы обрести спасение, или с таким же успехом подожжет свою деревню или, может быть, сначала совершит преступление, а потом уже отправится в странствование. В нашем народе есть много подобных типажей...»

Я только что перечитывал письма Чаадаева, писателя, склонного к парадоксам, но прозорливого, иронического противника славянского своеобразия, великого и вдохновенного философа, который примерно в 1840 году обрушил на головы русских людей столь красноречивые пророчества. И я отметил мимоходом следующую глубокую мысль:

«Русские принадлежат к тем народам, которые, кажется, существуют только для того, чтобы преподать человечеству ужасные уроки. Несомненно, эти уроки не пропадут даром. Но кто может предвидеть все предназначенные для России испытания, прежде чем она возвратится к нормальному пути ее судьбы и вернется на свое место в рядах человечества?»

На какую ни стать точку зрения - политическую, умственную, нравственную, религиозную - русский представляет всегда парадоксальное явление чрезмерной покорности, соединенной с сильнейшим духом возмущения.

Мужик известен своим терпением и фатализмом, своим добродушием и пассивностью, он иногда поразительно прекрасен в своей кротости и покорности. Но вот он вдруг переходит к протесту и бунту. И тотчас его неистовство доводит его до ужасных преступлений и жестокой мести, до пароксизма преступности и дикости.

Такой же контраст в области религиозной. Изучая историю и теологию русской православной церкви, «истинной церкви Христовой», приходится признать характерными ее чертами консервативный дух, незыблемую неподвижность догмы, уважение к канонам, большое значение формул и обрядов, рутинную набожность, пышный церемониал, внушительную иерархию, смиренную и слепую покорность верующих. Но наряду с этим мы видим в большой секте раскольников, отделившейся от официальной церкви в XVII веке и насчитывающей не меньше одиннадцати миллионов последователей, упразднение священства, суровый упрощенный культ, отрицательный и разрушительный радикализм. Бесчисленные секты, в свою очередь отделившиеся от раскола - хлысты, духоборы, странники, поморцы, душители, молокане, скопцы, - идут еще дальше. Тут безграничный индивидуализм: никакой организации, никакой дисциплины, разнузданный разврат, все фантазии и все заблуждения религиозного чувства, абсолютная анархия.

В области личной морали, личного поведения равным образом проявляется эта двойственная натура русского. Я не знаю ни одной страны, где общественный договор больше пропитан традиционным и религиозным духом; где семейная жизнь серьезнее, патриархальнее, более наполнена нежностью и привязанностью, более окружена интимной поэзией и уважением; где семейные обязанности и тяготы принимаются легче; где с большим терпением переносят стеснения, лишения, неприятности и мелочи повседневной жизни. Зато ни в одной другой стране индивидуальные возмущения не бывают так часты, не разражаются так внезапно и так шумно. В этом отношении хроника романических преступлений и светских скандалов изобилует поразительными примерами. Нет излишеств, на которые не были бы способны русский мужчина или русская женщина, лишь только они решили «утвердить свою свободную личность».